Личная терапия

Я отхожу в сторону, чтобы им не мешать, и внезапно оказываюсь лицом к лицу с сэром Энтони. Непонятно, как он освободился от своего окружения. Вблизи сэр Энтони еще более худ, чем при взгляде со стороны, и усы яркого пшеничного цвета топорщатся у него, как у дворового кота. Он, вероятно, хочет поговорить со мной. Я беспомощно оглядываюсь. Нет ничего хуже, если на конференции сотрудники одного отдела сбиваются в круг и начинают общаться только сами с собой – как будто не могут сделать это в другое время. Поэтому Никита заранее распределил нам роли, и, согласно его начертаниям, сэр Энтони для беседы должен был бы достаться ему или Авениру. Авенир с его фундаментальными знаниями может, не напрягаясь, поддерживать разговор на любом уровне, а Никита, который, конечно, такими знаниями не обладает, умеет зато перевести общение в нужные координаты. Я же как самый легковесный член группы должен был взять на себя чехов или поляков. Тут, по крайней мере, не требуется знания языка. Однако, заранее всего не предусмотришь. Авенир в настоящий момент атакован как раз поляками. Они обступили его с трех сторон, яростно прижимая к стене, и жестикулируют – наскакивая как свора борзых. Чувствуется. что Авенир завяз там надолго. Сам же Никита, который, наверное, мог бы меня выручить, разговаривает о чем-то с Ромлеевым и не замечает сложившейся ситуации. Не кричать же ему через весь зал. В результате сэр Энтони вежливо подхватывает меня под руку и прогулочным, медленным шагом ведет вдоль длинного помещения. Он делает это, вероятно, затем, чтобы никто к нам больше не подошел.

Оказывается, у него есть некий вопрос. Сэр Энтони просит заранее его извинить, если вопрос вдруг покажется мне слишком резким. Однако мы с вами оба исследователи, я надеюсь, и понимаем, наверное, что наука в определенном смысле находится вне сферы этики.

– Пожалуй, – несколько скованно отвечаю я.

Сэр Энтони внимательно смотрит на меня, а потом чуть разворачивает, чтобы обогнуть угол стола.

– Если я правильно понял смысл вашего выступления, вы рассчитываете преодолеть депрессию путем обращения к архетипам. Вы производите своего рода редукцию: все конструкты культуры, вся социальная парадигма при этом вытесняются на периферию. Внутреннее пространство психики действительно открывается. Однако в такой механике есть, мне кажется, оборотная сторона. Ваш так называемый «первичный язык», универсальный язык, о котором вы так увлекательно говорили сегодня, несомненно относится к области зомбирующих методик. Он не столько создает в человеке личность, на что вы, по-моему, в конечном счете надеетесь, сколько личность определенного типа, а именно – отформатированную специалистом-психологом. Человек при этом становится лишь объектом социомедицины и приобретает характеристики, требующиеся данному обществу. Субъективное, личное, «непредсказуемое» содержание он утрачивает, возникает «психологический клон», вероятно неотличимый от тысяч и десятков тысяч других. Ведь исходная матрица клонирования у них одна…

Сэр Энтони ухватывает самую суть проблемы. Мы с Никитой и Авениром уже который месяц обсуждаем именно этот вопрос. Наша социотерапия – лекарство или одна из технологий зомбирования? Мы спасаем человека и человечество от отчаяния или, сами того не ведая, способствуем их будущему порабощению? Потому что, пробуждая в человеке новое желание жить, подключая те силы, которые заложены в нем самой природой, мы действительно очищаем базовое пространство психики и тем самым открываем его для восприятия любого социального содержания. Индоктринация в данном случае происходит почти мгновенно. Человек обретает веру, закладываемую в него терапевтом. Причем, это могут быть и гуманистические идеалы, следованию которым, надо признаться, человек инстинктивно сопротивляется; но это может быть и философия рабства, философия божества, которому следует безоговорочно подчиняться. Индоктринация негативом, как мы уже убедились, происходит значительно проще, чем нравственное позитивирование. Пациента легче превратить в негодяя. чем в человека честного и порядочного.