Из Аракчеева современники сделали монстра (а потомки подхватили эту версию). Вот как описывает Саблуков его внешность: «По наружности Аракчеев похож на большую обезьяну в мундире. Он был высок ростом, худощав и жилист; в его складе не было ничего стройного; так как он был очень сутуловат и имел длинную тонкую шею, на которой можно было бы изучать анатомию жил, мышц и т. п. Сверх того, он как-то судорожно морщил подбородок. У него были большие, мясистые уши, толстая безобразная голова, всегда наклоненная в сторону; цвет лица его был нечист, щеки впалые, нос широкий и угловатый, ноздри вздутые, рот большой, лоб нависший. Чтобы дорисовать его портрет — у него были впалые серые глаза, и все выражение его лица представляло странную смесь ума и злости».
Уж не любят, так не любят! А он вовсе не был так уродлив и совсем не так прост. Малообразованный, очень не глупый, хороший организатор, идеальный исполнитель, работоголик. Жестокий, да, но при неограниченной власти над людьми многие становятся жестокими. Он обладал еще одним редким среди временщиков качеством — он никогда не врал и не крал. Да такого человека было только поискать, а Александр в последний период своей жизни успел разочароваться во многих преданных ему людях.
Но современники ставили в вину Аракчееву не только военные поселения, не его это была идея, вначале он был настроен против этих поселений. Аракчееву не могли простить, что он стал «другом» царя. В друзьях и соратниках Александра ходили либералы, знатные и красивые, потом один за другим уходили — кто по своей вине, кто вынужденно, а это пугало находился при императоре вечно. По мнению общественности, Аракчеев оказывал на Александра серьезное влияние. Сделать это чудовище своим фаворитом!
Да, Александр обращался в письмах к временщику «мой друг», но Аракчеев никогда не был ему другом, он был его исполнитель, раб, с некоторой натяжкой можно сказать, он был его «савельич». Аракчеев знал цесаревича с детства, знал все об убийстве Павла, и то, что он ни минуты не сомневался в непричастности его к убийству отца, было очень важно для Александра. Сам же Аракчеев смысл жизни видел в том, чтобы угадать желание императора и исполнить его достойным образом. Царь любил ездить к Аракчееву в гости в Грузино. Аракчеев сделал в усадьбе точную копию кабинета царского кабинета, все учел — и мебель, и картины на стенах, и образцовый порядок на столе. У Аракчеева была жена, но он жил с ней раздельно. Он, ярый противник взяток, вдруг узнал, что супруга тайно от него принимает подарки сановников в надежде, что это поможет устроить их дела. Разъехались в один миг и забыли о существовании друг друга. Теперь хозяйкой Грузина была наложница из крепостных Настасья Минкина, которую Аракчеев нежно любил. Потом эту Настасью крепостные убили за жестокость. Расправа была страшной.
Характер Александра после войны очень сильно поменялся, это был совсем другой человек. «Подверженный меланхолии», так называли в XIX веке депрессию, он часто был угрюм, вежлив с близкими, крут с подчиненными. В это время им овладела «охота к перемене мест». Он редко появлялся в Петербурге, то мотался по всей стране, то уезжал на конгрессы за границу. Министерство продолжало работать, все требующие рассмотрения императора дела передавали в комитет, затем эти дела в кратком изложении в письменном виде подавались императору. В папке под бумагами всегда имелось заключение Аракчеева. При дворе злословили, что Александр поступает всегда так, как рекомендует Аракчеев. Это неправда. Если тот и составлял иногда деловые бумаги, то черновик был написан самим Александром. За все непорядки, творившиеся в империи последние годы, нес ответственность сам Александр, и он не отказывался от этой ответственности.
Аракчеев отказывался от всех наград. Военные ордена тоже принимал с оговоркой, только если лично участвовал в том или иной сражении. Он был действительно «без лести предан». Александр подарил ему свой украшенный бриллиантами портрет. Он портрет оставил, а бриллианты вынул и вернул императору. Александр хотел назначить его живущую под Тверью мать статс-дамой, Аракчеев взмолился: «Я счастлив благоволением Вашего Императорского величества, но умоляю не жаловать родительницу мою статс-дамою, она всю жизнь провела в деревне; если явится сюда, то обратит на себя насмешки придворных дам…»