Личное дело.Три дня и вся жизнь

Так вот, Российское государство взяло за основу именно последнюю посылку и в лице президента Ельцина заявило о том, что 20 августа 1991 года после подписания проекта Союзного договора Договор о Союзе 1922 года прекращает существование и начиная с 21 августа 1991 года никакие союзные органы действовать уже не будут. Исходя из этого Ельцин заявил о том, что стремление Горбачева собрать Совет Федерации 21 августа для обсуждения некоторых вопросов не имеет никакой юридической силы и потому ни о каком созыве Совета Федерации и речи быть не может.

Если исходить из буквы только что процитированной статьи 23, можно сказать, что Ельцин был не так уж далек от истины. Таким образом, 20 августа 1991 года, в случае подписания Союзного договора представителями пусть даже части союзных республик, стало бы последним днем в жизни Союза Советских Социалистических Республик.

И никто из инициаторов этой акции не обращал внимания на то, что есть Конституция Союза ССР, что есть итоги всенародного референдума 17 марта 1991 года, что договор собирались подписать только шесть республик из пятнадцати. Все это не помешало бы 20 августа объявить о кончине великого государства, сконцентрировавшего в себе итоги тысячелетней истории.

Разрушители Союза с нетерпением ждали этой даты, потирая руки в предвкушении увидеть ненавистную «империю» разрушенной, получить независимость, суверенитет и полную «свободу» действий. Основная масса людей заблуждалась, четко не представляя себе, что все это означает, потому что все делалось втайне. Ведь большинство людей и мысли не допускало, что с великой державой может что-то случиться.

И только немногие отчетливо понимали, что происходит. Они видели, что гибнет государство, что происходит великая геополитическая катастрофа и на пространстве, которое недавно именовалось Советским Союзом, возникнет не только правовой беспредел, хаос, но и разразится трагедия, масштабы которой потрясут весь мир.

В числе тех, кто отдавал себе в этом отчет, были члены Государственного комитета по чрезвычайному положению и те, кто активно поддержал его создание.

Теперь, спустя несколько лет, следует признать, что, хотя большая часть граждан СССР и не помышляла о смене политического строя, общество не было готово к протесту. Оно было сбито с толку, разобщено, лишилось институтов, составлявших сферу управленческой деятельности и к которым оно привыкло. Местные органы советской власти были абсолютно не готовы, да и не пригодны — по опыту, практике своей работы, профессиональной подготовке кадров — к тому, чтобы возглавить политическое движение в стране. Критика всего и вся была относительно легким делом, ложилась на благодатную почву, потому что в массах действительно накопилось и проявлялось большое недовольство. Трудности, особенно в последние годы, все возрастали, и определенные силы ловко увязывали это с результатами деятельности советской власти на протяжении десятков лет, чем подогревали ситуацию.

Горбачев вел двурушническую политику в отношении КПСС и союзного государства. Как уже говорилось, к этому времени уже достоверно было известно, что у Горбачева и его ближайших единомышленников, в частности у Яковлева, созрел план раскола партии, образования на ее базе социал-демократической партии, возможно, и других партийных образований. Что касается коммунистического ядра, то его, как «догматическое» и «сектантское», Горбачев должен был бросить на произвол судьбы.

Я посоветовался с Болдиным и Шениным и решил откровенно поговорить с Горбачевым. Этот разговор состоялся в конце июля 1991 года.

Горбачев бегло пробежал доложенную ему информацию и, не дочитав до конца, сказал, что она настолько серьезна, что требует детального изучения. Но обещал вернуться к этому разговору по поводу ее несколько позже, в ближайшие дни.

Я понял, что он уходит от вопроса; он, как всегда, вилял, отделывался малозначащими фразами, было видно, что на путь раскола он встал окончательно и бесповоротно.

К тому времени съезд народных депутатов, а также Верховный Совет СССР доставляли Горбачеву все больше и больше беспокойства. Настроения в этих органах, их деятельность, принимаемые решения никак не укладывались в рамки проводимой им линии на разрушение Союза. Мягко выражаясь, многие народные депутаты вели себя странно. Они понимали, что наступает конец законодательной власти, а следовательно, их личной карьере, и тем не менее делали вид, что можно кое-что исправить, подправить, не допустить крайнего варианта, — короче, надеялись на чудо.

В личных разговорах со мной некоторые народные депутаты поднимали острые вопросы, связанные с существованием Советского Союза. Высказывали озабоченность, однако ни о каких конкретных действиях речи не вели, да мне было просто неловко их к этому подталкивать.

Отчетливо видел ситуацию председатель Верховного Совета СССР Лукьянов. Он переживал, его здоровье тогда было не блестящим, давали о себе знать сосуды, мучило давление, но он держался, пытался не допустить самого страшного в развитии ситуации в стране.