Личное дело.Три дня и вся жизнь

Мне в тот день, 8 ноября, тоже хотелось верить в то, что еще не все потеряно. И я верил!

Каждый человек связывает с Новым годом личные надежды.

Тюрьма настолько прижимает, что разогнуться, подняться до состояния, когда человек мечтает об осуществлении желаний, почти невозможно. Нет легкости полета мысли, не хватает рвущейся ввысь энергии, ощущаешь одну тяжесть.

Сокамерники заметили, что я больше говорю об общих делах, о трудном времени для страны. По их мнению, в моем положении все думы должны быть обращены лишь к семье, дому и собственной судьбе. Пришла пора, говорили они, расстаться с политикой, она для меня раз и навсегда осталась в прошлом. Но как быть, если она стала неотъемлемой частью моего существования, второй натурой. Видимо, вырвать политику из моего сердца уже невозможно ни обстоятельствам, ни времени.

Без сомнения, 1991 год будет предметом изучения политиков, историков, социологов, ученых. В этом году произошло многое, что зрело, копилось и наконец прорвалось. К этому году будут возвращаться не раз, и, вполне возможно, издалека кое-что увидится в другом свете.

В первый день нового, 1992 года передачи по «Маяку» носили далеко не оптимистический характер. Делалось это даже нарочито. Прозвучал репортаж с улицы: большинство не верит в улучшение положения в 1992 году, меньшинство выразило готовность ждать, проявить терпение. Люди со страхом относятся к либерализации цен. По официальным данным, большинство населения немедленно окажется за чертой бедности.

Вообще в последнее время содержание радиопередач изменилось, но этот сдвиг еще не слишком заметен. Различные точки зрения по основополагающим проблемам, действительное положение в стране объективно не отображаются. В условиях острой социальной обстановки, естественно, появляется соблазн успокоить, умиротворить народ на потребу скорее тактическим, чем стратегическим нуждам. Ну а если завтра наступит большее обострение ситуации? Видимо, ни одного рецепта, кроме объективности, не придумаешь.

От уходящего года осталась заметная, зловещая тень гражданской войны. Она не исчезла, не ушла, она в нашем доме. Ее очаги полыхают в Нагорном Карабахе, в конфликте участвуют две республики, точнее два государства — Армения и Азербайджан; там идут настоящие бои, каждый день убитые и раненые, разрушения. То же самое происходит в Грузии. На грани военного конфликта обстановка в Молдавии, жертвы уже есть.

В этом году мы ходили по опасной грани конфликтов во многих районах бывшего Союза. Крупномасштабных взрывов удалось избежать, но ситуация непредсказуема, и, как пойдет развитие в самом ближайшем будущем, сказать трудно.

Высказывается надежда, что роль сдерживающего фактора будет играть Содружество Независимых Государств. Создание СНГ почти всеми средствами массовой информации преподносится как наиболее значительное свершение в жизни народов бывшего Союза, «победа разума», «историческое дело», «прорыв» — в общем, в нашей истории ничего более грандиозного, чем встреча в Беловежской Пуще, не было.

Наступил 1992 год. Для меня он был тюремным, полным раздумий, мучительных оценок, воспоминаний, непредсказуемости.

2 января с либерализацией цен Россия сделала, пожалуй, самый значительный шаг в рынок; правда, по весьма узкой группе продуктов установили потолок. Энтузиазма у населения это не вызвало. Пошли тревожные сообщения о реакции людей на повышение цен. Никого не успокаивали расчеты наших официальных экономистов, в соответствии с которыми обстановка должна была стабилизироваться, а к концу 1992 года даже улучшиться. Гайдару, который (вот оптимист!) предсказал увеличение цен в три-четыре раза, не больше, мало кто верил.

Люди устали от всего — от огульного охаивания прошлого, мрачного настоящего, они потеряли веру, оказались бессильными в своей обреченности смириться с нечеловеческими условиями, потратить впустую еще какую-то часть своей жизни.

Я мучительно думал над происходящим и невольно приходил к выводу, что на навязанном народу пути перехода к рынку творится безумие. Социальные потрясения могут толкнуть страну на путь с неясными, непредсказуемыми последствиями. Сами люди не хотят потрясений, но власть своей политикой создает для этого все условия.

4 января 1992 года впервые познал, как сказали сокамерники, настоящий «шмон». В камеру шумно и демонстративно вошли два охранника — оба офицеры.

Надо сказать, что арестованных по делу ГКЧП охраняло особое подразделение, состоявшее из иногородних сотрудников. Они сменялись примерно раз в три-четыре недели, жили тут же, рядом, в следственном изоляторе.

Один из вошедших — омоновец в малиновом берете, рослый, плотного телосложения, сравнительно молодой. Его вид и поведение сразу выдали в нем человека жесткого, бесцеремонного, для которого приличия, этикет, манера обращения — вещи не суть важные. Видимо, он и в жизни пренебрегает ими. Он резко спросил, кто дежурный, и, не получив ответа, приказал самому молодому сокамернику оставаться в камере, а остальным выйти в коридор.