Личное дело

Именно Яковлев сыграл едва ли не решающую роль в дестабилизации обстановки в Прибалтике, на Кавказе. В Прибалтийских республиках он всячески поощрял националистические, сепаратистские настроения, однозначно поддерживал тенденции на их отделение. На Кавказе «симпатизировал» Армении, а по сути, подстрекал на выступления против Азербайджана, накалял обстановку вокруг карабахской проблемы. Вообще об Азербайджане отзывался всегда с явной неприязнью.

К республикам Средней Азии Яковлев в принципе относился как к чему-то чужеродному. «Ну скажи, зачем нам нужна Киргизия?» — вопрошал он с гневом, а на замечания о том, что это братский России народ, отвечал лишь презрительной ухмылкой. Значение Афганистана для безопасности наших среднеазиатских республик Яковлев считал исключительно проблемой самих этих республик. Заявления же о том, что дестабилизация обстановки в этих республиках не может не затронуть интересов Союза в целом, и России в частности, вообще не считал нужным комментировать.

Яковлев не выносил советский социалистический строй, с раздражением говорил о колхозах, совхозах, не скрывал своего однозначного негативного отношения к государственной собственности, но боготворил частную. Весь советский период нашей истории для него — сплошная черная страница.

В последнее время, когда уже модно стало не скрывать своих истинных взглядов, Яковлев резко отрицательно оценивал Октябрь, Ленина, вообще социалистический выбор. К КПСС относился просто с ненавистью, не видел для нее места в нашей действительности. После августа 1991 года, как видно из его публичных выступлений, он говорил об этом демонстративно, подчеркивая свои личные заслуги в устранении КПСС с политической арены.

Я ни разу не слышал от Яковлева теплого слова о Родине, не замечал, чтобы он чем-то гордился, к примеру нашей победой в Великой Отечественной войне. Меня это особенно поражало, ведь сам он был участником войны, получил на фронте тяжелое ранение. Видимо, стремление разрушать, развенчивать все и вся брало верх над справедливостью, самыми естественными человеческими чувствами, над элементарной порядочностью по отношению к Родине и собственному народу.

Нужно вспомнить и о позиции Яковлева по германскому вопросу. Видимо, у многих в памяти, как он старался доказать «преступность» соглашения Молотова — Риббентропа — пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом, заключенного в 1939 году. Как только он не корил Сталина, а заодно и Советский Союз, за «преступный сговор с фашизмом», за «предательство дела мира», забывая о том, что к тому времени положение Советского Союза было, мягко выражаясь, весьма деликатным. Практически он был изолирован, ни на какие серьезные переговоры с Советским Союзом западные страны не шли. Советский Союз был оставлен один на один с Германией, а последнюю всеми силами натравливали на Советский Союз. В этих условиях Сталин, разумеется, искал выход. Он прекрасно понимал, что страна исторически не готова к войне, неизбежность которой была очевидна для многих, в том числе и для Сталина. Ему нужно было во что бы то ни стало хотя бы на короткое время оттянуть начало войны с тем, чтобы лучше к ней подготовиться. И в этих условиях Сталин маневрировал. История еще скажет свое слово, даст объективную оценку тому времени. И Сталин поступил правильно, добившись для своей страны какой-то отсрочки во времени.

Другое дело — последующие действия Сталина, неверие в разведданные, просчет в сроках возможного начала военных действий, серьезные ошибки в первые дни войны.

Но это уже другие вопросы. Яковлев изо всех сил старался доказать, что Советский Союз был агрессором в отношении Прибалтики, Финляндии. А ведь действия Советского Союза были направлены на то, чтобы в случае войны, с Германией наши западные границы были в более благоприятном, менее уязвимом положении. Непростой была ситуация с Польшей и вообще с польской проблемой. Но и в данном случае Сталин искал выход из положения и из двух зол выбирал меньшее, хотя, разумеется, не все его действия можно признать сегодня оптимальными.

Но одно дело судить о действиях Советского Союза и Сталина с позиций 1990 года, и другое дело — представить себя в 1939 году, когда Советскому Союзу приходилось действовать, оставшись один на один с Германией.

К сожалению, уже позже мне стало известно о том, что еще в 1987–1988 годах, посещая Германскую Демократическую Республику, Яковлев в беседах с отдельными советскими представителями зондировал вопрос о том, жизнеспособна ли ГДР, не стоит ли вести дело к тому, чтобы ГДР воссоединилась с Германией, и таким образом германская проблема была бы решена.

Правда, на возражения товарищей, с кем он вел такие разговоры, Яковлев реагировал странным образом: он немедленно отступал и говорил, что просто рассматривает одну из точек зрения, одну из возможных версий развития обстановки по германскому вопросу.