Личное оружие

— Дурак ты, дураком и останешься, сам себя в жизни обсчитываешь! В общем, я ничего слышать не хочу, но чтоб хоть паспорт женщине вернул. Мало что без хлеба осталась, так еще и штраф ей платить теперь? Верни паспорт, если не хочешь больших неприятностей.

— Не брал я никакой тройки в хлебном магазине, не знаю никакого паспорта, хоть дома обыщите все! Да что я, один во всем городе? За всех мне отвечать? Тут вон понаехали разные!..

— Кто приехал, когда? Говори, раз заикнулся!

— Да я же точно не знаю! Вот Гнилой какой-то… Это кличка. Издалека к нам будто, спец большой…

— Как выглядит, где живет, с кем приехал? Выкладывай, Лешка, злодейская твоя душа, ведь каждый день стану вызывать и трясти, пока не вытрясу всей правды!

Слоненок довольно подробно описал внешность «чужака» и будто бы искренне развел руками: ничего, мол, больше не знаю.

— Хоть и знает, ничего больше не сказал бы, — заключил Мухачев, когда они с Орешиным вдвоем остались. — И так больно подозрительно, что он проговорился. Осторожный! Тут одно из двух: или кому-то из местной шпаны этот Гнилой поперек горла и его решили засветить и сдать нам, или Слоненок сам отчаялся на такое, чтоб отвести от себя нежелательные разговоры. А может, и нет никакого Гнилого — наврал Лешка, пустышку подкинул: разбирайтесь, мол, пока, а я пойду… У ворья, ты примечай, Николай, себе, очень сильное самолюбие, и они впадают почти в ужас, если им приходится отвечать не за себя. А этот гастролер, похоже, натуральный спец — выудить узелок из-за пазухи женщины! Слоненок и не рискнул бы и не смог поди.

— Так чего же тогда ты на него так нажимал?

— Потому и нажимал, чтоб не чувствовал себя в безопасности, чтоб оглядывался, чтоб шапку на себе щупал: не горит ли? Попадется, никуда не денется. Вся трудность поимки карманника состоит в том, что его буквально за руку поймать надо, и не иначе, как при свидетелях. Ох-хо-хо! Тут еще кое-кого тоже надо за руку… Никаких рук не хватает! Есть у меня один план, поможешь? Надо бы вечером погулять по улицам. Понимаешь, какая-то группа парней взялась за грабежи — требуют только деньги. Вот бы и подкараулить. Ты притворишься пьяным, а я по другой стороне улицы тихонечко за тобой наготове… Чуть что — именем закона! И дело в шляпе. Ну как?

— Но у меня в плане на сегодня записано…

— Слушай, первоначальная задача милиции — борьба с преступностью! У него, видите, записано по домам ходить, беседы проводить! Потом это, когда всех злодеев выловим! А сейчас запишешь, что работал с уголовным розыском, никто тебе и слова не скажет.

— Конечно, я согласен, раз надо, просто я не знаю, как в таких случаях отчитываться перед Бородаевым, например, — смущенно пояснил Орешин.

— Между прочим, по службе ты и нам подчиняешься, уголовному розыску. Ну ладно, детали обговорим. Одеться надо по-гражданке.

— У меня есть только морская форма после училища.

— И рубашки какой-нибудь нет?

— Нет пока…

— Ладно, я что-нибудь принесу, — сказал Мухачев, с сомнением оглядывая щуплого на вид Николая. — Нам с тобой хоть бы одного зацарапать! — помечтал он и тут же предупредил: — Смотри Желтухину пока ничего не говори, если встретится, он сейчас поехал по одному делу… Пока занимайся своим, а часиков в одиннадцать я зайду к тебе, будь дома!

Тенниска Мухачева выглядела на Николае почти полномерной рубашкой. Еще тот вручил ему габардиновый плащ и фонарик, пояснив:

— Держи фонарик наготове под плащом, перекинутым через руку, как только нападут, свети им в лицо, ослепляй, а тут и я подоспею!..

Битых два часа ходил Николай по пустынным уже улицам города, охрипшим голосом распевая то «Подмосковные вечера», то песенку из кинофильма «Дело было в Пенькове». Редкие парочки и одинокие прохожие заблаговременно переходили на другую сторону, где встречались с молчаливым огромным Мухачевым.

Никто и не думал нападать на Орешина, никто его не урезонивал даже, лишь собаки во дворах частного сектора с удовольствием облаивали позднего гуляку.

Сошлись с Мухачевым в конце улицы в очередной раз.

— Еще ходить будем? Я уже устал и охрип.

— Да, видно, толку мало. А утром надо будет на работу явиться, ведь Желтухин ничего не знает и может не одобрить наш свободный поиск… Давай расходиться. Обидно, конечно. Хотелось бы раскрыть и доказать…

Что хотелось доказать Мухачеву и кому доказать, он не успел сообщить: вдруг где-то впереди раздался пронзительный женский визг, топот ног, треск ломаемого забора или чего-то деревянного!..

— Они! Быстро!!

Николай еле поспевал за длинноногим оперативником. Он чуть не наступил с разгону на тихонько плачущую на земле женщину, хотел расспросить ее, но Мухачев рявкнул над ухом:

— Потом! Вперед! Свет!!