Личное оружие

— Если б мы не ждали записку, то были б эти все деньги наши, а так придется взять только на шампанское… — С этими словами он отделил несколько бумажек, остальные втиснул в сумочку, кинув ее на место. Вскоре вернулось одно такси, влетела взволнованная женщина, схватила со стула свою сумочку, заглянула в нее мельком и с облегчением улыбнулась:

— Слава богу! Чуть все свои документы не потеряла, раззява!

Николай тогда не знал, куда глаза девать, куда руки спрятать от ожидания, что их тут же уличат в краже денег, назовут воришками и все такое.

«Сдрейфил, Орешек? — спросил позже Степан. — Сдрейфил, я и так видел. Кишка тонка у тебя на рисковые дела. Эта баба, видно, счета своим деньгам не знает, можно было бы и больше — не воровство это, а дележка!»

Орлов остался в Двуречье по семейным обстоятельствам, работать пошел турбинистом на городскую электростанцию. Игорь уедет утром — кончился отпуск после учебы.

Поступив в милицию, Николай ожидал новых товарищей, думал, что с новым делом придут к нему сами собой сильные человеческие качества. И вот сегодня эти выстрелы, неловкое прощание с Игорем, воспоминание всего, что было у него связано с ними…

Вдруг он представил Игоря Клёмина рядом со Степаном в тот день в роддоме: он тоже, наверное, не препятствовал бы Орлову, но не молчал бы растерянно, как Николай, и изрек бы нечто вроде своего непременного «как хочешь!». А ведь здесь тоже своя позиция и, может, характер. Выходит, в жизни всем следует быть кем-то определенно, узнаваемо. И бесхарактерность, наверное, узнается, но…

Нет, недоволен сегодня собой Николай Орешин. Очень недоволен. И тут его осенило начать новую жизнь. А чего ждать? Еще раньше надо было! Решено: отныне он станет продумывать каждый свой шаг, взвешивать каждое слово, что нравится — перенимать, что противно — отвергать решительно и бесповоротно. Словом — впереди новая жизнь!

IV

Суббота. Танцевальная площадка городского парка так переполнена, что кажется, вот-вот где-нибудь лопнет ее высокая реечная ограда. Еще танцплощадка кажется гигантской грудной клеткой, где дыхание сперло от неубывающей летней духоты, от неумолчного людского гомона, от жаркого блеска труб духового оркестра.

Лишь один человек подчеркнуто не подчинялся сейчас ни всеобщему оживлению, ни музыке, ни челночным пригласительным течениям молодежи перед каждым новым танцем — это был Николай Орешин. Он неторопливо и по возможности размеренно шагал по периметру танцевальной площадки, и взгляд его был то прям и радушен, то строг и озабочен, как у хозяина веселья, музыки и лета. И люди расступались перед молодым младшим лейтенантам, парни торопливо гасили папироски или прятали их за спину, разгоняя дым перед собой, девушки на мгновение умолкали, провожали долгими взглядами и вдруг взрывались смехом или таинственно шептались.

На Николае Орешине видавшая виды хлопчатая темно-синяя гимнастерка под новой портупеей, начищенные до глянца хромовые сапоги «гармошкой», серебряные погоны. Форменную фуражку он пес в руке, утирая со лба обильный пот скомканным носовым платочком.

Жарко. И еще тесноваты сапоги. Он их выменял у старшего лейтенанта Еськина на свои грубоватые яловые. Гимнастерку и шаровары тот отдал за ненадобностью. Иначе долго бы пришлось Орешину ходить по принятому от Еськина участку в штатской одежде и вместе со служебным удостоверением, отпечатанным пока на обыкновенном листке бумаги, предъявлять и паспорт недоверчивым гражданам (на его временном удостоверении нет фотографии).

Полученные отрезы на пошив форменной одежды он сдал в ателье, но там много заказов, потому что в милиции сейчас вводится новая форма: темно-синий костюм «под галстук» вместо глухого кителя, черная шинель вместо синей, с красной окантовкой бортов, лацканов, клапанов карманов и хлястиков.

Выйдя с танцплощадки, Николай Орешин пошел в пикет, где у телефона он оставил дежурить бывшего бригадмильца, а теперь командира добровольной народной дружины соседнего с парком электроаппаратного завода. Это был кузнец Иван Осипович Потапкин — здоровяк-мужчина сорока пяти лет, с косматыми рыжими бровями, с крупной, совершенно лысой головой. Потапкин и всю войну прошел кузнецом в рембате артиллерийского полка, ни разу не был ранен, а вот в мирное время, в схватках с преступниками — дважды. Этот человек так проникся участием в борьбе за правопорядок, что нередко сам приходил в отдел милиции выпрашивать задания, а по вечерам увязывался за Еськиным и его стажером Орешиным патрулировать на участке, в воскресные дни — в гор-парке. По месту жительства Потапкина избрали председателем уличного комитета.

Николай Орешин знал, что в горотделе считают Потапкина законченным чудаком, непроходимым законником, везде и всюду замечающим «непорядок», вечно кого-то подозревающим. И хоть подозрения бывшего бригадмильца частенько подтверждались, снисходительное отношение к этому человеку не исчезло, ведь трудней всего бывает понять профессионалу широкое бескорыстие и неугомонность дилетанта.