Личность и Эрос

В противоположность этому, на греческом Востоке была изначально исключена поляризация между аналогически–онтическим и мистическим определениями Бытия. Онтология восточных богословов и философов изначально экзистенциальна, так как ее основанием и отправным пунктом служит апофатизм личности, а не апофатизм сущности. "В предании Восточной Церкви нет места для богословия и еще менее для мистицизма божественной сущности". "Для Восточной Церкви, когда говорят о Боге, то это всегда Бог конкретный. "Бог Авраама, Исаака и Иакова, Бог Иисуса Христа". Это всегда Троица: Отец, Сын и Дух Святой. И наоборот, когда в понятии троичности на первый план выдвигается общая природа, религиозная реальность Бога–Троицы неизбежно как-то стирается, уступая место известной философии Божественной сущности… При характерных для Запада догматических установках всякое теоцентрическое умозрение, относясь прежде всего к природе, а затем к Лицам, могло бы превратиться в некую мистику "пучины Божества" (ср., например, "Gottheit" Майстера Экхарта), в "безличностный апофатизм" Божественной внебытийности, которая бы Святой Троице предшествовала. Таким образом, известным парадоксальным обходом через христианство можно вернуться к мистике неоплатоников"^[29].

Различие между апофатизмом личности и апофатизмом сущности не ограничивается рамками умозрения, но представляет и составляет две диаметрально противоположные позиции духа, два разных модуса жизни; наконец, две разные цивилизации. С одной стороны, истина как жизнь основывается на отношении, а также на экзистенциальном опыте. Истина осуществляется как динамика жизненного общения, а жизнь утверждается как тождество (быть истинным) и (быть в общении). С другой стороны, истина отождествляется с интеллектуальными определениями, объективируется, подчиняется утилитарности, и эта, ставшая утилитарной, истина объективирует саму жизнь, превращает ее в технологическую истерию, в мучение и отчуждение человека.

Но исторические и культурные следствия различия между Востоком и Западом в области онтологии должны быть предметом другого исследования^[30]. Здесь же просто напомним содержащуюся в текстах Хайдеггера (пожалуй, последнего западного "мистика сущности") в высшей степени точную формулировку того тупикового состояния, в которое заводит приоритет апофатизма сущности^[31]. Пример Хайдеггера ясно показывает, каким образом апофатизм сущности определяет и оберегает границы мысли, а следовательно, и границы метафизики (или грани неизреченного), но при этом оставляет проблему онтической индивидуальности в области потенциального нигилизма. Апофатизм сущности открывает Ничто как потенциальную возможность, существующую наравне с возможностью Бытия; превращает онтологический вопрос в дилемму сущего и Ничто (Warum ist "uberhaupt Seiendes und nicht vielmehr Nichts? — Почему вообще есть сущее, а не Ничто?)^[32]. Апофатизм сущности обусловливает у Хайдеггера возможность онтологического и богословского нигилизма в той же мере, в какой ее обусловливает интеллектуально–онтическое определение. Но к этой теме мы обратимся в следующей главе нашего исследования.

Глава вторая УНИВЕРСАЛЬНОСТЬ ЛИЧНОСТИ

§ 8. ЛИЧНОСТНАЯ ИНАКОВОСТЬ КАК ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЕ ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ "ОБЩЕЙ ПРИРОДЫ"

Универсальность личности определяется ее эк–статическим характером. Личность в ее экстатической соотнесенности, то есть в ее инаковости, отлична от соотнесенного присутствия вещей, и мерило этого отличия — всеобщность: логос личностной инаковости концентрированно выражает способ бытия человеческого существа, "общий" ^[33] модус существования человека. Что же касается соотнесенного при–сутствия вещей, оно ограничивается их связью с личностью и определяет вещи как феномены, как индивидуальные предметы, которые проявляются в событии личного отношения. Как соотнесенное при–сутствие сущее есть частное, частичное; есть проявляющаяся (в отношении) индивидуальность. Личность же представляет собой возможность отношения, а значит, служит предпосылкой проявления вещей, и потому есть целое, всеобщее. Каждая человеческая личность — это возможность универсального проявления того способа, каким бытийствует человеческое существо; и в то же время она есть предварительное условие универсального отношения, в котором сущее истинствует, выходит в не–потаенность, то есть кажет себя как то, что есть.

Определяя личность как всеобщность, мы отвечаем тем самым на вопрос о сущности, или природе^[34] человека. Мы сказали, что личность в ее экстатической соотнесенности, то есть в ее инаковости, поднимается над объективными свойствами и общими видовыми признаками. Следовательно, не природа определяет личность, а, напротив, личность определяет свою природу, или сущность.^[35] Экстаз личности, осуществление ее инаковости, есть способ бытия человека "вообще".