Личность и Эрос

Иначе говоря, свобода человека определяется как конкретная способность человеческой личности либо бытийно осуществить природный апостаз мира и Бога, явить это состояние как абсурд пребывания вне божественной сущности, как отрицание личного общения с личным божественным Сущим; либо упразднить апостаз в универсальном экстатическом отношении с Богом. Первая возможность (личного упорства в апостазе, то есть в самозаконности и обособленности природы) имеет следствием падение человека. Оно увлекает и мир в бездну алогичности, абсурдности онтической самости, соотнося Ничто с не–потаенностью сущего. Истинствование вещей отождествляется с временнóй явленностью, с "всплыванием" из Ничто.

Падение человека расчленяет само его естество на изолированные индивидуальные монады, каждая из которых есть следствие личного отказа от попытки преодолеть природное отстояние от Бога. Точно так же падение человека разрушает полифоническую гармонию логосов творений. Они перестают соотноситься с единым и единовидным Логосом мира, перестают быть зовом к единовидному отношению тварного с нетварным. Отныне логосы творений связываются с множественностью индивидуальных пониманий или с условной семантикой некоей общей утилитарной необходимости. Они превращаются в раздельные смыслы в рамках семантики, которая в целом бессмысленна и условна, и ее назначение — служить самости человеческого индивида.

В библейском повествовании о всеобщем падении человеческого естества речь идет об изначальном выборе первых людей. Они предпочли индивидуальную независимость, следствием которой стало исходное расчленение природы на индивидов — расчленение, последовательно и неизбежно продолжающееся в каждом естественном рождении. О единстве человеческого естества до грехопадения говорится как о бытийном факте. Природабытийствовала в общении и в отношении личностей: личный способ бытия обусловливал различения внутри природы, существование личностей с их инаковостью; но не разделял, не расчленял природу на противоборствующих индивидов. Единство человеческого естества основано на том, что каждая природная индивидуальность вступает в единовидность того способа бытия, который конституируется личным отношением. Это единство предполагает, что природа сосредоточивается в личностном способе бытия, то есть в каждом событии личностной инаковости, в каждом личностном существе. Единство природы отождествляется с личностной инаковостью в отношении к природе, то есть с личностным самопреодолением природы. Его начало и венец — реализованное отношение вне природы: согласие принять божественный призыв к личному общению и отношению.

С того мгновения, когда человек отвергает отношение и общение с Богом, его личное бытие перестает быть эк–статичным по отношению к общей природе, перестает сосредоточивать природу в соотносительном движении внеприроды. Личностный экстаз ограничивается пределами естества как индивидуального апостаза, а само естество расчленяется на обособленные индивидуальные единицы^[736]. И поэтому первое расчленение природы стало окончательным, первый свободный выбор в пользу индивидуальной самодостаточности бесповоротно расколол природу. Воля каждой отдельной личности обречена быть только индивидуальной волей. Ей не быть общей волей единого естества, созвучной свободе вне–природного отношения. Личная свобода относительно природы оборачивается антитетическим диастазом личности и естества, разнонаправленным движением, трагичным раздвоением бытийной единовидности личности.

То, что мы назвали в предыдущей главе "стремлением природы к абсолютизации самой себя в качестве индивидуальной обособленности"^[737], и есть это ее последовательное и роковое расчленение в каждом новом естественном рождении, эта "при–говоренность" человеческой личности к тому, чтобы служить носительницей индивидуальной естественной воли. Каждая новая человеческая личность рождается подчиненной естеству; само ее рождение есть дальнейшее расчленение естества. Ее исходным определением (а значит, ее свободой) служит не ее эк–статическая инаковость по отношению к природе, но их антитетический диастаз.

Соответственно, слова Сартра: "Мой первородный грех — это существование другого"^[738], — содержат в себе немалую долю истины. Существование "другого" в пред–метном апостазе индивидуальности есть проявление моей разделенной природы. "Другой" — это подтверждение неизбежной расчлененности естества. Всякий "другой" прямо свидетельствует о том, что личность бессильна положить конец непрерывному дроблению природы на обособленные индивидуальности. "Другой" есть моя приговоренность к тому, чтобы служить носителем индивидуальной естественной воли.