Личность и Эрос

Основное онтологическое различие, о котором говорит Сартр, — различие между человеческим существованием как динамичным самоосуществлением (pour‑soi) и любой другой формой бытия, которая всегда задана и наличествует "сама по себе" (en‑soi), раскрывает онтологическое содержание человеческой свободы^[783]. Человеческая свобода предшествует сущности человека, служит ее предпосылкой^[784]; и этим человек отличается от всех прочих существ, не способных изменять заданные им и абсолютно определяющие их ситуации. Даже в руках палача человек свободен — не в смысле "внутренней", внутри него пребывающей свободы, которую проповедовали Лютер и немецкий идеализм, но как возможность прямого активного действия, которое может быть совершено и в последнее мгновение^[785]. Такое действие, пусть даже неудачное, пусть даже только потенциальное, дает человеку возможность быть самим собой, а не пассивной жертвой тех ситуаций, в которых он оказался.

Таким образом, человеческое бытие отождествляется со свободой: "То, что мы называем свободой, невозможно отличить от бытия человеческой реальности". Человек не существует сперва, чтобы потом быть свободным. Между бытием человека и его "бытием–свободным" нет различия"^[786]. Такое тождество придает человеческому бытию абсолютно динамичный характер: "Человек есть то, что он делает"^[787]. Его историческая деятельность — это способ быть тем, чтó он есть, это его ответственность за свое собственное существование. Человек ответствен за то, чтó он есть: он выбирает самого себя, пусть даже в конечном счете выбор окажется неудачным. Прожить абсурд как последнюю данность, прожить, творя (исторически или художественно), заполняя образами или надеждами бессмысленную пустоту, — это своего рода "героическая безнадежность"^[788], абсолютная и трагическая вера в человека и в онтологическое первенство его свободы. Благородная и отчаянная этика.

Отождествление человеческого бытия со свободой, с ответственностью за осуществление бытия в наличных, связывающих человека ситуациях, то есть с исторической деятельностью как экзистенциальным самоосуществлением человека, — все эти утверждения ставят французский экзистенциализм в своего рода отношение дополнительности к марксистской теории исторического материализма. И это несмотря на пропасть, которая отделяет марксизм от любой формы философствования, предполагающей почерпнутые из субъективного жизненного опыта познавательные категории. Марксизм основывается на общественном понимании индивидуального сознания и отражающей его практики. Он рассматривает человека только в качестве элемента "более широкой общности", а индивидуальное сознание — как продукт исторической эволюции этой общности и в то же время как орудие, или "инструмент", приспособления к историческому развитию вообще.

Французский экзистенциализм как бы стремится заполнить чудовищную антропологическую пропасть, оставленную в марксизме тоталитарной зависимостью индивида от социальной сферы и безличного исторического развития, — пропасть отчуждения человеческого субъекта в характерном для марксизма "фетишизме фактов". Из встречи этих двух "идеологий" — экзистенциализма и марксизма — возникли все современные попытки сформулировать "антропологию" исторического материализма в терминах некоего неомарксистского гуманизма. Такой гуманизм основан на "принципе" надежды, или на отрицании отчуждения человека в механистических структурах общества потребления (социалистического или капиталистического), на абсолютном приоритете человеческого субъекта по отношению к этим организационным структурам^[789].

Не станем углубляться в анализ и критику этих положений. Заметим только, что во всех этих случаях онтологическая проблема падения человека — хотя бы в том виде, как ее ставит Хайдеггер^[790] - остается по существу необъясненной. Абсурдность мира и истории есть данность и неизменная реальность^[791]; Ничто открывается как экзистенциальное осуществление человеческого бытия в непрерывном отрицании онтического тождества (en‑soi)^[792]. Свобода человека, будучи сознательным и активным противодействием абсурду мира и истории, есть трагическая возможность экзистенциального самоничтожения, не приносящего избавления. В конечном счете она естьприговор, по определению самого Сартра^[793].

§ 93. НЕСУБСТАНЦИАЛЬНОСТЬ ДОБРА И ЗЛА

Если принять за исходную онтологическую реальность инаковость и свободу личности, личностный способ бытия, тогда нам предстоит преодолеть (оставаясь в проблемном поле этоса и этики), во–первых, дуализм добра и зла, а вместе с ним априорную аксиологию; во–вторых, экзистенциалистскую "этику", нацеленную на динамичную самореализацию существования в рамках его свободы, то есть его самоничтожения.