Личность

К моим самым радостным воспоминаниям относится поездка с отцом, мамой и паном Манькой летом 1942 года. Мы ехали в удобной бричке с брезентовым верхом, запряженной двумя лошадьми, бричку одолжили у бродячего торговца. Чтобы замаскироваться под торговцев, Манька прихватил немного товара, а родители оделись соответствующим образом. Помню, у отца на голове была синяя фуражка с околышем, она очень мне нравилась. Помню большой мамин платок, которым она укутывала меня во время поездки, когда мне становилось холодно. Я не знала, куда и зачем мы едем, а двинулись мы из деревни от тетки в южном направлении, сначала большаком, но уже вскоре по ухабистым пустынным проселкам, которые отец выбирал по большой карте. На первую ночевку мы остановились в маленькой деревушке на краю ельника, в хате, крытой черепицей, где на крыше красноватые плитки на общем сером фоне были выложены в виде птицы и цифр с датой постройки. Хозяевами дома были муж и жена Сянко, они когда-то учились у моих родителей в народном университете. Я немножко побаивалась пана Сянко, у него один глаз был стеклянный и он как-то странно глядел им, но потом он угостил меня теплым молоком и лепешками с творогом и сразу покорил мое сердце. Позже я узнала от него, что, когда мы находились в его доме, отец, мама и пан Манька обсуждали вопрос создания базы для партизан и отряда «Хеля», который должен был прибыть туда. Отец стремился создать целую сеть баз и опорных пунктов в отдаленных от больших дорог деревушках. Он тщательно подготавливал организационную сторону дела и терпеть не мог легкомысленной поспешности.

В ту ночь я проснулась от громкого спора мужчин. С плачем я наблюдала, как пан Манька грозит отцу, кричит на него и маму, машет кулаками с побагровевшим, как от удушья, лицом. Я не понимала, что происходит, о чем они говорят, но боялась очень. Вид у отца был страшный, волосы всклокочены, лицо мокрое от пота, рот искривлен. Мама хотела прижать меня, успокоить, мужчины же не обращали на нас никакого внимания. Я давно не видела своих родителей, а когда они приехали к нам в деревню, они меньше, чем всегда, занимались мной, хотя были очень заботливы и сердечны. Поэтому когда я узнала, что мы поедем в большую, очень продолжительную поездку, то, конечно, обрадовалась. Теперь мне показалось, что наше путешествие подошло к концу и я должна буду вновь вернуться к тете и опять не увижу их многие, многие недели. Я еще ни разу не видела отца кричащим и никого, кто бы повышал на него голос, как пан Манька. Как-то после войны я спросила пана Маньку, что же у них тогда произошло. Он удивился, что мне запомнилась такая мелочь, он сам не мог вспомнить, что было причиной их ссоры, сказал только, что в ту пору он часто спорил с отцом по принципиальным вопросам, так он определил.

О ночных страхах я забыла на следующее утро, когда мы тронулись дальше. Мы ехали по направлению к горам, останавливаясь в некоторых деревнях, где родители совещались с крестьянами и раздавали им листовки, выпущенные их организацией. Во время каждой стоянки нас снабжали едой, и вскоре наша бричка была набита всякой всячиной, как у монахов, собирающих дань натурой. Ехали мы боковыми дорогами, кружным путем, объезжая местечки, и подальше от шоссе. Иногда в небе появлялись самолеты, и тогда пан Манька, сидевший на облучке, сворачивал в лес или в поле и приказывал ложиться под бричку. Когда полдень нас заставал в пути, мы останавливались где нам приглянется, в стороне от дороги, распрягали лошадей, пускали их пастись, а отец разжигал костер, чтобы мама могла приготовить обед. Я подносила хворост, присматривала за огнем или просто спала в тени, пока меня не будили поесть. Еда была простая, яичница со шкварками, каша, горячая колбаса, поджаренный хлеб, молочная лапша. Во время стоянки я вдоволь могла набегаться по лугам и полям. В последнее время тетка не разрешала мне отходить далеко от дома, словно боялась, как бы со мной чего не случилось. Словом, в поездке было чудесно. Один только случай омрачил настроение: поломалась бричка, уже в предгорьях, необходимо было поменять колесо. Отец занялся этим. Вдруг он схватился за живот, побледнел и повалился на бок, скорчившись и заохав. Мамы и пана Маньки не было, они ушли в ближайшую деревню за помощью, а я осталась одна с отцом. Я очень перепугалась, особенно когда отец улыбнулся. Его улыбка поразила меня больше, чем боль, хотя он улыбался мне, чтобы я не боялась. Я присела на корточки рядом с ним, он говорил что-то, чего я не могла разобрать. Потом протянул ко мне руку, хотел погладить по голове, но его рука вдруг бессильно упала, пальцы вцепились в траву, в которой уже краснели ягодки земляники. Наконец он превозмог боль и попросил, чтобы я никому не говорила о случившемся, а затем вытер платком вспотевшее лицо.

— Я только пошутил, чтобы напугать тебя. Хотел поиграть с тобой, — говорил он. — Но не получилось, поэтому ты уж не рассказывай маме, а то она будет смеяться, что я играть не умею. Хорошо? А теперь ты попробуй упасть на землю, как папа. Ну!