Вернувшись из Крыницы, я нашел в почтовом ящике твое последнее письмо, в котором ты упоминаешь о деле Кромера. Не буду отвечать на твои оскорбительные выпады и отвергаю твои глупые домыслы и оценки. Ты еще слишком молод, чтобы судить о ком-либо. Жаль, что твоя научная работа вместо того, чтобы сблизить, снова отдаляет нас друг от друга. Яна Доброго столько раз расспрашивали об этом, что он, пожалуй, и запутался, когда говорил правду, а Кжижаковский, как ты сам пишешь, молчит как могила. Так от чьего же имени ты выдвигаешь свои обвинения? Кого ты имеешь в виду? Тех, кто уже давно лежит в земле? Оставь в покое мертвых и живых. Да и мне не морочь больше голову.
Интервью с Яном Грыгером
— Можно начинать? Начинаем. Я беседую с Яном Грыгером, шестидесяти лет.
— Пятьдесят восемь.
— Пятидесяти восьми лет, пенсионером, проживающим в Кракове, улица 5 декабря, дом номер 12. Пан Грыгер, чем объяснить, что до сих пор вами не заинтересовался никто из занимающихся периодом оккупации?
— Не знаю.
— Вы числитесь в списках старейших членов ППР в воеводском комитете ПОРП, неужели вас ни разу не вызывали, чтобы обстоятельно побеседовать?
— Нет.
— Я нашел вас довольно быстро, хотя опасался, что вы носите другую фамилию. По утверждению Тадеуша Кромера, вы жили во время войны под теперешней фамилией, но эта фамилия ведь вымышленная.
— Я привык к ней.
— А можно узнать вашу настоящую фамилию?
— Конечно, Ян Сташевский.
— Сташевский? Родственник генерала Сташевского?
— Двоюродный брат.
— Так это он помог вам установить контакт с Потурецким?
— Косвенно. Я был кадровым офицером. Как и он, в звании поручика служил в саперных частях.
— Понятно. А Потурецкому как раз был нужен такой специалист.
— Можно и так сказать. Но скорее мне нужен был Потурецкий.
— Не понимаю зачем? Вы же его не знали.
— Дело не в нем самом, просто я искал человека с ясным представлением о будущем.
— Независимо от политических взглядов?
— Меня интересовали не столько теоретические взгляды, сколько возможность действовать, точнее, возможность претворения в жизнь идей, вынашиваемых Потурецким. Впрочем, я пришел к нему не с пустыми руками. Вот взгляните.
— Это же мина!
— Мина. Очень простая по своей конструкции, легкая и, что самое главное — можете взять ее в руки, не бойтесь, это модель, — сборная.
— Но у Потурецкого была мина, сконструированная Кромером.
— У него была только мина моего изобретения. Я передал ему в Кракове необходимые чертежи с пояснениями, а делали ее в Гурниках, потом я сам поступил на завод, чтобы лично помочь наладить ее изготовление.
— Выходит, Кромер лжет. Но ведь и другие утверждают, что изобретателем мины был Кромер.
— Как хотите, можете мне верить, можете не верить. У меня нет на нее патента.
— Поразительно. И вы были членом коммуны. Кромер пишет, что она возникла в Гурниках по его инициативе. Почему вы смеетесь?
— Потому что коммуны теперь снова в моде, на Западе, знаете, появились молодежные коммуны, даже с общими бабами. Да, Кромер организовывал коммуну, но идея была Потурецкого. Правда, осуществить ее полностью не удалось. Нельзя было, например, бросить работу на заводе и основать собственную мастерскую, хотя поселились мы так, как хотели. Кромеру удалось получить через городские власти часть здания бывшей гимназии, каждая семья получила в этой старой развалюхе по большой комнате, а дети — отдельную. Кромер тоже перебрался, но без жены, приехала и эта, как ее там, панна Маня, сестра Потурецкой, и занялась готовкой для всех, хорошо было, ничего не скажешь, хотя и непривычно.
— Меня интересует сам Потурецкий. Ведь он там не жил?
— Ему было нельзя. Но заходил, главным образом к Мане.
— Ну хорошо. Вы тем временем продолжали работать на заводе, делать мины?
— К этому времени — нет. На меня была возложена охрана, обеспечение безопасности и так далее. Ведь Потурецкому реакционное подполье вынесло два смертных приговора, в одном из них даже приводился его псевдоним «Штерн». Что, здорово?
— Значит, кто-то выдал его.
— Я тоже так считал, но Потурецкий не верил, он говорил, что господа из реакционного подполья методом дедукции пришли к выводу, что он и «Штерн» — одно лицо, поскольку он использовал этот псевдоним еще в довоенных изданиях.