Личный демон. Книга 1

Катерина представила себе, как заставляет Глазик умолкнуть. Навек. Без права заговорить даже ради спасения Катиной жизни. Как отгораживается от своего мучителя стенами, сложенными из тишины, как тот страдает, чуя жертву и изнывая от бессилия. Это было блаженство.

— А чьим? Чьим приказам он повинуется? — сипло, на выдохе.

— Его. — Темный провал лица поднимается вверх, туда, где над крыльями ангела гудит бессонный, жаркий ад. — Денница внушает тебе, что ты всего лишь зверь, ломает твою человеческую суть, пока она… пока она есть. Не верь — и спасешься.

Как можно не верить собственному внутреннему голосу? Чем возразить на его жестокие слова? Я никто. Ни помыслов, ни амбиций, ни крепостных стен, защищающих мою гордость от всевидящего взгляда Абойо.

— Я тебя вытащу, — убеждает Уриил. — Подниму вверх, на самое небо. Там ты увидишь себя такой, какой никогда не видела.

Не бегай от судьбы, умрешь уставшим, шепчет Люцифер голосом Глазика. Учись желать, повелевай мною, вторит Камень. Я больше не хочу сопротивляться сатане, теперь твоя очередь, безвольно роняет голову на грудь Кэт.

— Ты веришь, что я не зверь?

Непостижимым образом ангельский лик становится печален. Непроглядная черная дыра в обрамлении сверкающего и искрящего нимба глядит на Катю с жалостью. Конечно, я зверь. И для тебя, и для Денницы-Люцифера, и для любого другого божьего сынка, солдата элитарных ангельских полчищ. Зверь, которого так легко соблазнить надеждой.

— Вытащишь меня… А Витька? А Кэт? Они останутся здесь?

Уриил поникает. Его кираса, групповой портрет тысяч и тысяч отчаявшихся грешников, нависает над Катериной напоминанием обо всех, кто верил, будто ангелы добры. Катин взгляд скользит по сведенным мукой телам, по лицам, застывшим в немом крике. Ни единого шанса зверятам. Ни единого выхода с подводной лодки. Ни веры, ни достоинства, ни правды. Мир износился в войне между небом и геенной.

— За что ты хочешь их наказать?

Пусть ответит, о, пусть ответит! Пусть скажет, в чем вина мальчишки, не успевшего налгать и нагрешить, и женщины, триста лет искупающей то, к чему ее принудили Камень, боги и судьба.

— Это не наказание! — вскидывается Уриил. — Это их место! Кэт так и не научилась выходить из-под власти Денницы, а твоему сыну еще только предстоит помериться силой с… со своими страстями. Сейчас он целиком в руках Апрель. Не беспокойся, в его возрасте все трахаются с собственным безумием. Пройдет время и он изменится. Как изменилась ты. И ему откроется дорога, по которой я проведу тебя прямо сейчас…

Голос отдаляется, меркнет, превращается в белый шум. Искушение, осеняет Катю, вот что это такое. Абойо искушала меня исполнением животных желаний, Уриил искушает исполнением человеческих. Дьявол утолит мой голод и жажду, ангел подарит мне смысл и веру. Ну и о чем тут думать хорошей девочке Кате, всегда поступавшей правильно? Катерина горько усмехнулась: всегда есть о чем подумать. Например, о цене.

Цена у небес и преисподней одна, старая цена, верная, неизменная в веках. Душа. Душа, поддавшаяся искушению, зараженная предательством, точно гнилью, не принадлежит хозяину. Она изменяет ему так же, как он сам изменил себе. И неважно, поддастся ли Катерина ангельскому или дьявольскому искушению — исход один: она предаст себя и будет обречена на муки. Так же, как Кэт, которой уже вынесен приговор и нет исхода. И слепой глаз ее, и обожженная плоть, которые Катя надеялась вылечить, взяв верх над Камнем — лишь малая толика нанесенных и зарубцевавшихся ран. Ран, вызвавших контрактуру[39] души. Кэт уже не разогнуться, не взглянуть в небо, не поддаться ангельскому искушению. Она нашла себе хозяина на целую вечность. Хозяйку.

И как только Катя поймет это, она вправе отказаться от пиратки, словно от бросового, отработанного материала, обратившись к небу, к далекой и заносчивой себе — такой, какой никто не видит Катерину с земли. Ради этой новой себя, наверное, можно пожертвовать не только прошлым в лице Кэт, но и будущим в лице Витьки. Наверное, можно. Наверное.

Все испытывают меня на прочность, вздохнула Катя. Кажется, я прохожу какую-то полосу препятствий для душ. Сейчас Абойо с Уриилом выясняют, сколько в моей душе верности и самоотречения. Страшно быть взвешенной на их весах и оказаться легковесной. Но еще страшней застрять в неизвестности, в недоделанности, в нереализованности. Вечно танцевать адский менуэт между ободранных туш и выкипающих котлов, обходя посолонь и противосолонь мир, где не бывает солнца. И надеяться, стыдливо и жарко, что однажды тебя заберут отсюда, как милый дедушка Константин Макарыч — настрадавшегося сироту Ваньку. Но письма детей не доходят до адресата и некому прикрикнуть на распоясавшихся ангелов, играющих с сатаной в орлянку на наши жизни. Так и будешь ждать избавления, пока не кончатся все эпохи и царства на земле.