Личный демон. Книга 3

— Дети… — закатывает глаза Денница-старший. — Чертовы отродья. Надо было придушить их в колыбели.

— Да, — соглашается Катя. — Теперь уже поздно.

Хихикая, повелитель нганга и его сестра-жена берутся за руки, переплетая пальцы, точно влюбленные школьники, и выходят вперед, чтобы первыми ступить на красную дорожку, ведущую к престолу. Катерине кажется, она видит ковер, лежащий на каменном полу. Но это, конечно, никакой не ковер. Она надеется, что это также не кровь, не внутреннности жертв, не что-нибудь столь же отвратительное. Саграде вполне хватило бы красного болотного мха, пружинящего под ногами, будто диванный матрас.

Ее с Люцифером отпрыски идут по проходу между порождениями тьмы, ублюдками Хошех, зачатыми от собственного отца и братьев в извращенном соитии — только такое и возможно здесь, в нижних мирах, где не действует ни одно табу, не работает ни один закон. Будь Катя человеком, она бы умерла при виде этих тварей — сначала умерла, а потом сошла бы с ума. Но Саграда больше не человек и даже не помнит, когда перестала им быть. Поэтому она идет следом и ничто не заставит ее споткнуться, даже потроха под ногами. Ведь самое важное сейчас — не споткнуться, не выказать слабость, не дать повода усомниться в себе.

После я научу вас смирению. Я покажу вам, каково это — быть уязвимым, прощать ошибки себе и другим, мысленно обещает Катерина. Я изменю вашу вселенную. Потом, после того, как возьму ее себе.

Осторожно, они тебя слышат, предупреждает Катю кто-то свой, близкий — может быть, Кэт, а может, Наама. Ну и пусть, отмахивается Катерина. Я знаю, каждый из них мечтает о прощении. И я исполню их мечту. Главную тайную чертову мечту.

Краем глаза княгиня улавливает движение, чувства ее кричат: опасность! — как тогда, во время ватиканской процессии, когда женская сущность папессы открылась толпе религиозных фанатиков. Целую долгую, долгую секунду Саграде кажется: сейчас всё будет так же, разъяренная толпа бросится на них, сомнет и снова ее жизнь (какая жизнь? загробная?) будет зависеть от того, насколько быстр и находчив окажется ее князь, ее спаситель. Но это, к счастью, не террорист, а всего лишь демон, преклонивший колени. Первый из многих, и многих, и многих.

— Ну ты прямо Христос, — выдыхает Катерине в ухо Люцифер, когда они оба, наконец-то, занимают княжеский трон.

— Не богохульствуй… без повода, — шипит Саграда.

— Я все-таки дьявол, мне положено, — парирует Мореход.

— А коли дьявол, — не сдается Катя, — призови Баала.

И Денница, содрогнувшись, делает так, как велит княгиня. Губы его раскрываются в беззвучном крике, а через мгновение тень Люцифера, мертвенно-бледная, залитая светом факелом, словно потоками крови из невидимых ран, возникает в центре зала. Мушиный полог, посверкивая красным золотом, взвивается и опадает вокруг него, точно плащ, заполняя жужжанием преисподнюю. Баал движется, как сомнамбула, медленно и целеустремленно. Он действительно спит и видит сны. Даже ради участия в коронации Повелитель мух не готов отказаться от долгожданного отдыха. Глаза его, похожие на глаза глубинной твари, обращены вовнутрь и прикрыты тяжелыми покрасневшими веками. Походкой голема, получившего приказ, он доходит до подножия трона и начинает долгий путь наверх. К престолу владык ведут десятки ступеней, наверняка их количество что-нибудь да значит, но Катерине было недосуг считать. Кажется, что Баал передвигается невыносимо медленно, словно под водой — и все-таки оказывается рядом слишком быстро. Будто зверь, настигающий охотника задолго до того, как тот перезарядит ружье.

Саграда не знает, что делать. Никто раньше не соединял адскую тень с тем, кто ее отбрасывает. Катя чувствует беспомощность и растерянность — и свою, и Люцифера, и всех в зале. Выровняв дыхание, Катерина протягивает руку и командует:

— Чашу.

Теменная кость ложится в ее ладонь — хрупкая, древняя. Саграда подносит ее к губам Баала, не разобрав, чьей скорбью собирается поить воплощение зла — своей или своего князя.

— Пей.

Повелитель мух послушно размыкает губы и делает несколько глотков. Лицо его искажается, точно среди сновидений Баала затесался кошмар.

Катерина вновь протягивает руку:

— Вторую.

— Остановись, — шепчет Мореход. Если можно кричать шепотом, то сатана кричит, в его голосе слышна мольба. — Останови-и-и-и…

— Пей, — приказывает Катя и наклоняет над полуоткрытым ртом вторую чашу. Свою. Ей кажется, она узнает форму на ощупь — череп своей матери, живой и здоровой где-то вдали, в мире людей, а здесь превращенной в сосуд для причастия, для познания темных и страшных глубин Катиного «я».

Что же я делаю, что я делаю, успевает еще подумать Катерина. Он никогда не будет прежним. Не будет таким, каким я его полюбила — беспутным, насмешливым и… добрым. Он станет собой, но я не знаю, КАКИМ он станет. Не знаю, смогу ли я принять нового Денницу, цельного, незнакомого.

Баал глотает воду моря Ид, никогда не иссякающую в чаше скорбей, слезы и пот, соль и горечь, что копятся в душах человеческих веками.

И открывает глаза.