Личный убийца

— Нет, когда я вернулся. Вошел-то он энергично, меня отправил на обед, стал тут хозяйничать. А потом его как будто подменили. Еще у него были мокрые туфли… нет, кроссовки на нем были, кажется… да. И джинсы тоже мокрые внизу. Я еще подумал, где он так успел-то ноги промочить, но спросить не удалось, он собрал вещи и молча вышел.

— И в тот день ты его больше не видел?

— Почему? Видел, мы же на дне рождения Палехиной гуляли. Ей сорок пять двадцать второго стукнуло. Да там почти все наши были. Только я рано ушел — в шесть часов, мне домой нужно было. Фрол с Хижняком Стасом вернулся, он мне еще пленку отдал с выставки медтехники, но я ее проявлял назавтра. Как раз в редакцию следователь из милиции приходил, смотрел пленку, фотографии… Вроде как вы сейчас.

Евгений отложил пленку, просмотренную уже дважды, взял со стола газеты.

— Спасибо, — протянул лаборанту руку, — ты мне очень помог.

Ближе к обеду он повидался с Палехиной. Людмила Сергеевна рассказала, что видела, как в понедельник Фрол и Нина садились в такси, а в среду он появился один.

— Какой-то заполошенный, будто сам не свой, представляете? — говорила она с придыханием, глядя на Евгения выпученными, да еще увеличенными линзами очков глазами.

Из всего, что рассказала о Неледине эта словоохотливая женщина, Евгений понял три вещи: что фотокор был в редакции одиозной фигурой, что он уезжал с Ниной в понедельник, а вернулся в среду без нее, и то, что Наумов не соврал: после обеда, в два часа, Неледин был «заполошенный, будто сам не свой».

Это же подтвердил и сотрудник отдела происшествий Мартинсон: «Я его спросил, не встречал ли он Нину, хотел послать ее на пожар в Останкинский район. Нам позвонили — пожар третьей степени, а у меня в отделе, как назло, никого из репортеров не осталось. А он сказал, что не видел. Вот и все. На дне рождения Палехиной о Нине никто не вспоминал — мало ли, где она. Вспоминать стали только назавтра, когда в редакцию пришел следователь из милиции и мы узнали, что Неледина избили хулиганы. Ну и потом, конечно, когда уж ее мать к Черноусу, к редактору, пришла. Он нас всех собрал у себя, рассказал, что произошло, нас по одному следователь вызывал в триста пятую комнату».

Разговор с репортером Хижняком у Евгения складывался по-другому. В редакции говорили, что они с Нелединым в приятельских отношениях, но сам Хижняк — надменный и, как показалось Евгению, безразличный как к приятелю, так и к Рудинской, если не сказать, ко всем на свете — постарался от близкого знакомства с Нелединым откреститься:

— На ВВЦ он опоздал. Мы должны были с ним встретиться в двенадцать часов…

— Когда вы договорились об этом?

— В понедельник, когда они с Рудинской вернулись из Нагатина.

— А во вторник?

— Во вторник у нас библиотечный день… то есть у меня.

— Ясно. Значит, он был человеком необязательным? Или его неявка была чем-то из ряда вон? — нашел зацепку Евгений.

Хижняк закурил «Мальборо», вальяжно развалился на стуле.

— Ну, как вам сказать, — криво усмехнулся. — Вообще-то да, необязательным. Мог, например, взять в долг и не вернуть в срок.

— А мог он, например, спровоцировать драку? Я не имею в виду в тот день, а вообще.

— Мог. Надо сказать, Фролушка наш достаточно вспыльчивый человек. Акцентуированная личность, с надрывом. Несостоявшийся талант. Неадекватные возможности и желания, так сказать.

— Но вы пошли к нему в больницу?

— Поехал, — уточнил Хижняк, нравоучительно подняв указательный палец. — Да. Нашел его в палате в побитом, так сказать, состоянии. Рассказал, что им интересовался следователь. Что еще? Ах, да, долг ему отдал. Спросил о самочувствии, яблочек принес. Что еще-то? Ну и все, пожалуй. Да его вскоре выписали, в пятницу. Я ему вечером еще звонил, он сказал, что у него был осмотр в присутствии понятых и что квартирная хозяйка — та еще сволочь, я вам доложу! — велела убираться, обещала привести другого жильца. Он просил меня присмотреть ему что-нибудь подешевле, но я так понял, просто хотел несколько дней у меня перекантоваться. В принципе я бы не возражал, хотя у меня ребенок маленький… Но его посадили.

В общем, в редакции он узнал немного нового. В том числе и у редактора по фамилии Черноус. Разве что тот снабдил его ксерокопиями со статеек и репортажей Нины Рудинской.

Уже из машины Евгений позвонил в агентство, отозвался Решетников. Сказал, что Валерия заезжала за «Кенвудом», фотографии Артур Новожилов сделал, а сам он сидит на связи и ждет кого-нибудь, чтобы поделиться интересными новостями.

«Хоть у него есть новости», — подумал Евгений, раздосадованный не самым продуктивным днем в своей жизни.

ГЛАВА 30

Решетников репетировал фокус с «телекинезом», используя вместо скатерти салфетку. Салфетка ползла по столу вместе с чашкой, не соответствовавшей диаметру картонного кольца, но Решетников нисколько не расстраивался по этому поводу: фокус нужен был ему сейчас только для того, чтобы занять чем-нибудь руки — это в какой-то мере успокаивало и позволяло сосредоточиться.

На столе перед ним стоял примитивный диктофон «Протон», включенный на полную громкость.