Личный убийца

Отношения торгаша с транспортом более всего занимали Викентия. И поезд-самолет, на что Кокорин обратил пристальное внимание, и автомобили: два автомобиля на семью, а на вокзал его отвозил водитель… ГОЛОС КОКОРИНА: «В среду двадцать второго вы поехали на вокзал в служебной машине?» ГОЛОС БОГДАНОВИЧА: «А как же иначе?..»

«Как же иначе, как же иначе», — мысленно передразнил его Решетников. Дальше он слушать не стал — все помнил наизусть, даже номер вагона поезда Москва — Архангельск, которым торгаш отправлялся в командировку.

Чем дольше он слушал допрос, тем больше убеждался, что Кокорин — следователь-ас; многие вопросы, поначалу казавшиеся Решетникову лишними, вовсе таковыми не являлись. По всему, Алексей Михайлович готовился к встрече основательно и выстраивал допрос, проверяя вполне определившуюся версию. Вот и саженцы, о которых Кира говорила знакомой, не ускользнули от него, и визит Богдановичей на дачу накануне отъезда, и какие-то мелкие хозяйственные работы, о которых рассказал сосед по даче Ребров.

Викентий посмотрел на часы, развернулся у дома, в котором, судя по мемориальной доске, жила мать Ленина, и помчал в сторону квартала завода тяжелого машиностроения. Люсьена Воронова заведовала там столовой.

Солнце уже садилось, окрашивая кровью перистые облака на горизонте. Если верить приметам, это обещало ветреную погоду, но в приметы Решетников не очень-то и верил. Он верил в то, что человек создан для работы, что зло должно быть наказано, что свобода должна быть завоевана, что, сколько ни замаливай грехи, — зла на земле меньше не станет, а душевные травмы остаются, и порок никуда не денется. К сожалению.

Обе сестры Вороновы были уже дома и приняли Решетникова не сказать чтобы радушно, но, во всяком случае, согласились выслушать. Смятение на их лицах детектив прочитал, когда попросил Эльзу Вячеславовну оставить их с Люсьеной наедине и, не отреагировав на задиристую реплику: «У нас с Люсьеночкой нет секретов друг от друга!», выдержал

паузу такой долготы, какая понадобилась, чтобы Эльза, фыркнув, удалилась в соседнюю комнату. Решетников усмехнулся, представив ее прильнувшей к замочной скважине, и начал:

— Я к вам, Люсьена Вячеславовна, по делу давнему и, как я понимаю, малоприятному. Полагаю, вы не забыли своего обидчика Леонтия Богдановича и даже знаете его адрес, так?

Тактика у Решетникова была отработана и еще ни разу его не подводила: прежде чем положить на лопатки, нанеси удар по жизненно важной точке, а то ведь не дастся противник, не позволит швырнуть себя, находясь в здравом уме и твердой памяти.

Люсьена — круглолицая, шестьдесят девятого года рождения, большеокая и пухлогубая особа в черно-белом одеянии, с гладко расчесанными на пробор и заколотыми гребнем волосами — сперва побледнела, потом, наоборот, покраснела и стала похожей на багровое уже солнце, видневшееся в окно между двумя девятиэтажками.

— При чем здесь Леонтий?.. Какой еще адрес, да и зачем мне все это? — беспомощно обводя углы маслянисто-черными глазами, залепетала она.

«Да, без старшей сестры — как без подпорки», — сразу сообразил Решетников.

— Ну как же зачем? — продолжал он наседать, впрочем, не повышая голоса. — А звонили вы ему зачем?

— Кто звонил? — изумилась она и покраснела еще больше. — Я звонила? Да что вы такое говорите?

— Я говорю то, что знаю, Люсьена Вячеславовна. К нам обратилась жена Леонтия Борисовича Кира Михайловна Богданович. Ваши звонки достаточно долго омрачали и ее существование, и их семейную жизнь. Зачем же шантажировать, Люсьена Вячеславовна, ведь Богданович свое отсидел, не правда ли?

— Никого я не шантажировала! — вскричала младшая Воронова так, чтобы крик ее прозвучал призывом старшей на помощь.

Помощь не замедлила сказаться.

— А ну, Люська, гони этого сыщика к чертовой матери! — приказала она зло, представ в дверном проеме широко распахнутой двери. — Нет у него никаких доказательств! Пшел отсюдова!..

Решетников не двинулся с места:

— Каких доказательств нет, Эльза Вячеславовна? Доказательств чего?.. Того, что звонили? Доказательств не нужно. Кира Михайловна, не выдержав шантажа, покончила жизнь самоубийством. Она застрелилась двадцать второго апреля у себя на даче в Малаховке.

Люсьена ойкнула и перекрестилась; хватив воздух ртом, не сумела скрыть испуга и старшая сестра, похожая на младшую лицом, но в два раза превосходившая ее массой.

— Значится, так! — пришла она в себя первой. — Никуда и никому мы не звонили, после суда с Богдановичем не виделись и видеться не хотим и до жены его никакого касательства не имели! А вы идите, откуда пришли, и оставьте нас в покое!

Эльза пыхнула и, прошипев: «Ах так? Ну, щас!» — удалилась на кухню, и Решетников слышал, как она по телефону вызывает какого-то Петра, нещадно бранясь и лживо уверяя, что к Люське явился какой-то хмырь и угрожает.