Лида

Было ли все это на самом деле? История слишком похожа на сентиментально-жестокие байки из тюремного фольклора. (Вот, скажем, один ходовой сюжет: несгибаемая женщина-прокурор сурово засуживает старого вора-рецидивиста. Тот умирает на зоне, а она лишь потом узнаёт, что это был ее отец. И, как говорится, запоздалое раскаяние.)

Лида, Лида…

Он-таки напился в тот вечер — на ее деньги.

Из ночного сумбура ему запомнилась их оживленная беготня по круглосуточным ларькам (вперемежку с объятиями и поцелуями), его крики: «Лидка, в ларьках не бери, а то уйдем к верхним людям!» — и ее вполне резонный ответ: «А где же еще брать?!»

Мелькнул в недрах ночи какой-то нетипичный ларечный продавец — нервный, с хрупким лицом еврейского мальчика-онаниста. В запале (много берут!) он сунул им лишнюю бутылку.

И уже совсем поздно, у него дома — она, стоящая на коленях над ним, распластанным на скомканных мокрых простынях. Ее глаза с расширенными зрачками, блестящие в фонарных отсветах.

Потом — жесткая терка бритого лобка, прошедшаяся по его подбородку и воспаленным, искусанным в поцелуях губам, а позже — усиливая жжение — наплыв горячей слизи… Потом все пропало…

Они не расставались три дня. Самым лучшим из них был второй.

Добравшись электричкой до уютного курортного городка на заливе, они пообедали в пустом вокзальном ресторане. Затем, прихватив с собой бутылку вина и завернутый в салфетки антрекот, вновь сели на электричку, проехали остановку до дачного поселка, и мимо номенклатурных дач, когда-то принадлежавших финнам, стали спускаться по мощеной дорожке под гору, к блестевшей меж сосен воде залива. Пройдя особняк из светлого камня, именуемый Домом творчества писателей, он захотел свернуть ненадолго с дороги, но она ни за что не отпустила его одного.

Май стоял жаркий, и нагретое разнотравье поляны пахло совсем по-июльски. Они стояли плечом к плечу у сосны, и Лида увлеченно направляла его веселую янтарную струю то на черно-розовый ствол, выписывая на нем замысловатые узоры, то на траву, одуванчики, листву кустарника, то попыталась сбить шмеля, вившегося над иван-чаем.

Потом они разделись и в очередной раз сплелись, сидя лицом друг к другу на шершавом бревне, потом упали в траву. Потом, не одеваясь, пили вино из горлышка и по очереди отрывали зубами куски мяса от жесткого антрекота.

И пожилые писатели, фланировавшие по дорожке к заливу и обратно, приглядевшись, видели, должно быть, вещь небывалую для здешних чопорных мест: откровенное мелькание двух голых тел в солнечной зеленой гуще. И, скорее всего, не верили собственным глазам. А может быть (чего не случается!) и радовались за них…

Настала последняя ночь. Она оказалась бессонной — Лида постаралась выжать из нее все, что можно.

— Знаешь игру в пограничника и его собаку? Ладно, вставай на четвереньки — будешь моим трезоркой. Заступаем на охрану государственной границы! О, все тут у тебя черно — хорошая овчарка…

Он почувствовал на ягодицах ее поцелуи и легкое покусывание. Круги все сужались, и, наконец, напряженный язык чуть вошел в него и запульсировал. Ее руки обвили его бедра и сомкнулись впереди, до сладкой боли усиливая напряжение. На глазах его выступили слезы. В самый острый момент он почти по-собачьи заскулил, ткнулся лицом в подушку и едва не отключился. А несколько очухавшись, внутренне усмехнулся: «Может, тот женоподобный придурок в сквере и не соврал?…»

Однажды в тягучий ноябрьский вечер она позвонила из Москвы, рассказала, что строит дачу в пригороде, но на нее стали наезжать («Кто?» — глупо спросил он), и поэтому ей надо на время свалить, лучше подальше, затихариться, пересидеть.

— Когда мы увидимся? — безнадежно спросил он.

— Как только — так сразу! — небрежно бросила она, но потом, уже прощаясь, раза два повторила: — Все-таки, ты обалденный парень!..

— Не уверен, — ответил он и повесил трубку.

© 2007, Институт соитологии