Лидер «Ташкент»

Политрук БЧ-V Василий Иванович Смирнов, он же секретарь партийной организации, сразу произвел на меня впечатление человека спокойного, скромного и обстоятельного, каким и оказался на самом деле. Политработником БЧ-II был младший политрук Григорий Беркаль, которого в кают-компании почти все звали просто Гришей. Юношески худощавый, очень живой и подвижной, он выглядел еще моложе своих двадцати с небольшим лет, что, однако, не мешало Беркалю пользоваться уважением не у одних артиллеристов, а и во всем экипаже.

На корабле, где предусмотрена должность старпома, бывает еще помощник командира. На «Ташкенте» эту должность занимал старший лейтенант Сергей Константинович Фрозе — смуглый, с выразительным лицом молдаванин, темпераментный и даже несколько экспансивный, но зато — в этом я скоро убедился — не унывающий ни при каких обстоятельствах. Фрозе я знал до сих пор лишь «издали», как сослуживца по эскадре. А на «Ташкенте» нашел в нем не только хорошего помощника, но и чудесного товарища.

Здесь же надо сказать и о командирах основных подразделений лидера, которым принадлежит важная роль в дальнейших событиях. Из них наиболее хорошо был мне известен командир БЧ-V, или старший инженер-механик Павел Петрович Сурин, мой сослуживец по «Шаумяну».

Про флотских механиков иногда говорят, что у них-де слаба строевая жилка и складываются порой слишком «производственные» отношения с подчиненными. Работа у корабельных котлов и машин в спокойной обстановке действительно несколько похожа на заводскую, и это накладывает известный отпечаток на привычки людей, их манеру держаться. А из-за шума механизмов словесные команды тут нередко заменяются условными знаками, жестами. Но что касается требовательности к личному составу, то, сколько я знал Сурина, это командирское качество всегда было присуще ему в наивысшей степени.

Многим Павел Петрович казался сухим и мелочным педантом. Он и впрямь был способен месяцами помнить про оплошность машиниста или трюмного, не вовремя перекрывшего на тренировке какой-нибудь клапан. А учет всех расходных материалов вплоть до протирочной ветоши вел лично. Он вообще постоянно что-то записывал в блокнот, с которым никогда не расставался, и это тоже не всем нравилось. Однако никто не стал бы оспаривать, что Сурин не просто знаток своего дела, но и самозабвенно ему предан. И еще на «Шаумяне» я имел случай убедиться, какой это смелый и решительный человек.

Нет нужды разбирать тут, почему тогда вспыхнула бочка с бензином, находившаяся на палубе в двух метрах от торпед. А корабль стоял у топливной пристани, куда подошел для приема горючего… Услышав неожиданный сигнал тревоги, я выскочил наверх и застал такую картину: вблизи торпедного аппарата ярко горит какой-то предмет, а механик сидит на нем верхом с огнетушителем в руках. Именно сидит верхом — так мне это в первый момент представилось…

Сурин отнюдь не был виновником случившегося. Но, понимая, какая опасность грозит кораблю, он стремглав бросился с «минимаксом» к месту происшествия, опередив всех, кто находился ближе. И так разбежался по скользкой палубе, что на какое-то мгновение пылающая бочка оказалась у него между ног — как раз в этот момент я и появился наверху. Все обошлось благополучно. Но опасность была быстро ликвидирована в значительной мере благодаря молниеносной реакции Сурина, его самоотверженности.

На «Ташкенте» военинженер 3 ранга Сурин предстал предо мною в обычном виде корабельного механика, только что оторвавшегося от своих дел в скрытых под верхней палубой «низах»: рабочий китель забрызган не то маслом, не то мазутом, во всем остальном тоже ничего похожего на внешний лоск. Но в машинных отделениях, куда он меня повел, царил прямо-таки сверкающий порядок. И это при стоянке у заводской стенки, когда на корабле производились различные работы!

Обходя укрытую металлическим кожухом турбину, я нечаянно перехватил укоризненный взгляд механика, которым тот безмолвно указал находившемуся здесь старшине на какое-то упущение. Старшина поспешно шагнул к столику у переборки и поправил раскрытый вахтенный журнал турбины. Вот, оказывается, в чем было дело: журнал лежал неровно, сдвинулся на край столика…

Я мысленно улыбнулся: Павел Петрович оставался самим собою. И значит, на «Ташкенте», как и всюду, где он служил, действовала в полную силу «суринская школа», приучающая людей к сознанию, что в корабельной службе, а уж тем паче в электромеханической' боевой части, нет и не может быть мелочей.

Человеком иного склада был командир штурманской боевой части лейтенант Александр Матвеевич Еремеев, оказавшийся, между прочим, моим земляком-кубанцем — бывшим железнодорожником со станции Кавказская. Веселый острослов, он мог показаться несколько самонадеянным и даже беспечным. Но я не забыл, как при первом моем посещении «Ташкента» Евгений Николаевич Жуков по-дружески похвастал: «Штурман у меня такой, что не отдам никому!» Отзыв прежнего командира корабля был, как показало дальнейшее, вполне обоснованным.