Лидия

У меня бы язык не повернулся назвать "Скелтон" хоть мало-мальски шикарным. Он относился к числу третьеразрядных отелей, которые сводили концы с концами лишь благодаря тому, что резко снизили расценки за проживание и экономили на всем, на чем только можно сэкономить. Вестибюль еще сохранил дух былого лоска - мраморный пол, начищенную до блеска медную фурнитуру, дорогую мебель, - но сейчас, за полночь, в нем не было ни души, если не считать ночного портье, погрузившегося в газету. Когда я обратился к нему с вопросом, он почему-то рассердился. По моим подсчетам, восемь из десяти ночных портье - недоношенные, побитые молью субъекты, которые раздражаются даже от дуновения ветра.

- Я не слежу за дамским туалетом, - буркнул он. - Это не входит ни в мои привычки, ни в круг моих обязанностей.

Дверь в дамский туалет, а по соседству с ней - дверь в мужской, располагались прямо напротив его стойки.

- Как вам это удается? - изумился я.

- Если эта девушка там, - измученным голосом произнес он, - то она выйдет. Все они выходят. Не станет же она там ночевать. Есть там нечего. Спать тоже не на чем.

- Спасибо, вы мне очень помогли. А уборщица там есть?

- Здесь тебе не "Уолдорф-Астория", приятель.

- Я тебе не приятель, сука. Слушай, гаденыш, я человек мирный, но у меня просто руки чешутся схватить тебя за шиворот, обмакнуть в унитаз и вымыть твоей масляной рожей пол в этом сортире. Пожалуй, я так и сделаю.

- Ладно, не нервничай, - поспешно сказал изрядно струхнувший портье, уже без прежнего гонора. - Разве я виноват, что не заметил твою девчонку?

В этот миг раздвинулись двери одного из лифтов и портье воззвал к лифтеру:

- Слушай, Фрэнки, девчонка этого парня час назад зашла в уборную, а он боится, что мы ее прячем.

Лифтер осоловело посмотрел на меня, а потом спросил, как выглядела девчонка.

- Среднего роста, худенькая, каштановые волосы, синие, глубоко посаженные глаза, коротко подстриженные волосы, стройная фигура, довольно светлое платьице - по-моему, хлопчатобумажное...

- Угу, я ее видел.

- Куда она пропала?

- Она зашла в уборную, а потом вышла, но выглядела такой бледной, что я предложил ей выйти подышать свежим воздухом. Она сказал, что да, мол, так и поступит, и вышла на улицу. К ней сразу подскочили двое парней, взяли с двух сторон под локотки и затолкали в машину. И все. Она еще пыталась как-то дергаться. Но я не знаю, были это ее друзья или нет. Это же Нью-Йорк, приятель. Здесь все возможно.

- Разумеется. А ты - достойный гражданин, сукин сын! Бойскаут хренов!

Лифтер насупился и грозно надвинулся на меня. Со мной нетрудно почувствовать себя храбрым. Он потребовал объяснений.

- Или ты считаешь, что я должен был подраться с двумя бандюгами? Чего ради? Чтобы получить медаль "За доблесть" - посмертно?

- Ты - типичный продукт нашего вонючего мира, - горько сказал я. Твой лозунг: "Мое дело - сторона". Так вы все и передохнете в полном одиночестве и никто никому не придет на помощь. И поделом вам!

- Ты перепутал, сегодня не воскресенье, - ухмыльнулся он. - Хочешь читать проповедь - топай в церковь. Там таких святош ждут не дождутся.

Я не стал с ним препираться. Время, как песок, просачивалось сквозь пальцы. Протиснувшись через вращающуюся дверь, я пулей вылетел на улицу. В девяти случаях из десяти перед отелем стоит такси, но сейчас, ясное дело, стоянка пустовала. Я огляделся по сторонам - ни одной машины. Раз за разом светофор на перекрестке переключался на зеленый, выплескивая на Шестую авеню очередную волну автомобилей, но вал за валом накатывал, а все такси будто сквозь землю провалились. Я уже успел мысленно вознести молитву всем христианским, языческим и прочим богам, потом проклял их поочередно, но минуло, должно быть, целых пять минут, прежде чем к отелю подкатил первый таксомотор. Не помня себя, я вскочил на заднее сиденье, а убеленный сединами таксист повернул ко мне безмятежную, испещренную вековыми морщинами физиономию.

- Парк-авеню, шестьсот двадцать шесть! - проорал я. - За рекордное время плачу пятерку.

Сочувственно посмотрев на меня водянистыми глазами, преисполненными вековой мудрости, старик изрек:

- Сынок, жизнь у нас коротка, а вот в могилах своих мы лежим - ох, как долго.

- О Господи, еще один проповедник! Скорей, мистер - мою девушку, может быть, как раз в эту минуту убивают!

- Хорошо, хорошо, - проворчал старик. - Доедем в целости и сохранности. Куда, говорите, ехать-то?

- Парк-авеню, шестьсот двадцать шесть. Между Шестьдесят пятой и Шестьдесят шестой улицами.

- Хорошо. Теперь успокойся, сынок, и наслаждайся поездкой. Помчим, как ветер.

Вопить на него, брызгать слюной, топать ногами и объяснять, почему я так спешу, было бесполезно. Этот человек просто органически не умел куда-либо торопиться. Должно быть, во всем Нью-Йорке не набралось бы и дюжины таких черепах, но мне ничего не оставалось, как запастись терпением, мысленно проклиная чертова ползуна.