Лига дождя

– Пошел вон, – небрежно проронил он и махнул рукой. Данилу вскинуло в воздух и отбросило в сторону; он упал на землю и застыл в скрюченной, неестественной позе, не шевелясь. Лиза тихо вскрикнула, а Шура почувствовал, что чужая воля не так уж и сильно на него давит – Пономарев отвлекся на незваных гостей, и выстраиваемая им рамка развалилась окончательно.

Ваня посмотрел в сторону Данилы, и Шура увидел, как у Воробья затряслись губы. Он отчаянно трусил, он был смелым только в команде, но, несмотря на эту трусость, не отступал.

– Ну? – спросил Пономарев. – Тебе тоже не терпится?

– Ванька, беги, – прошептала Лиза, но Воробей не услышал ее шепота и тонким, срывающимся, каким-то совершенно детским голоском вскрикнул:

– Руки опусти, ты!

Пономарев на этом моменте малость оторопел. В его практике еще не бывало случая, чтобы на него орал какой-то сопляк-недоросток с полными штанами неприятных предчувствий.

– Давай вали отсюда, – почти ласково посоветовал Пономарев. Ваня покосился на Данилу – а Данила умирал, Шура явственно видел, как от лежащего в траве тела растекается серебристыми ручейками энергия жизни – и неожиданным тоном маршала Жукова на плацу рявкнул:

– Руки, кому говорю!

Пономарев усмехнулся и сказал Шуре:

– Видишь, это тоже по ее вине, – а затем замахнулся на Ваню своим кнутом.

И Ваня выстрелил. Не тратя слов на очередное предупреждение, он просто нажал на курок – точно и однозначно с перепугу.

Шура не понял, что происходит, и почему время застыло снова. Кнут вывалился из безвольно разжавшейся руки Пономарева, а сам он замер с натурально отпавшей от изумления челюстью. Ваня смотрел на пистолет с подлинным ужасом, словно не понимал, как эта штука попала к нему и что он только что сотворил. Где-то далеко-далеко вскрикнула Лиза, а Шура только и успел подумать, что сегодня явно не его день и рухнул в траву, чувствуя во рту кровь.

Боль была такой, что на мгновение весь мир исчез, затянутый алым, сжался в пульсирующую точку невыразимого словами мучения. Но потом багровая пелена разошлась, и Шура увидел легкомысленное летнее небо, распахнутый купол синего зонта с нарисованными кучеряшками облаков.

На него нахлынул покой, подобного которому Шура не испытывал раньше, и это чувство было настолько красивым, настолько завершенным, настолько его собственным, что ему захотелось плакать от облегчения. Артур Ключевский исчез, он снова был собой, спокойным и беззаботным пареньком, танцующим румбу на оттаявшем весеннем асфальте… Где-то Ваня трясся в истерике, содрогаясь от рыданий, где-то Пономарев выстраивал дрожащими руками новую рамку, силясь спасти бесценное существо, умирающее перед ним – все это было неважно, кроме…

– Лиза… – прохрипел Шура. Имя вздулось на его губах кровавым пузырем, лопнуло, протекло алой лаковой струйкой по подбородку, но Шура не заметил этого, он не чувствовал теперь боли в простреленном легком, повторяя ее имя, словно молитву: – Лиза…

– Я здесь, Шура, – услышал он ее голос, и на его лоб и щеку, одна за другой, упали две теплые капли. – Я здесь.

Его накрыло снова: абсолютный и чистый покой, хотя Ваня, Пономарев, Лиза – все они испытывали подлинный водоворот эмоций, но теперь Шура мог отделить чужое от своего окончательно: он был озером, чью ровную гладь не тревожили волны, и это было так хорошо, что он заплакал снова, но не понял, что плачет.

Со стороны города донеслось завывание сирены. Ехала скорая.