Лига перепуганных мужчин

— Хорошо, согласен. Я вовсе не стремлюсь затевать ссору, сэр. Просто я нахожусь в очень напряженном состоянии: я никак не могу изобрести третий способ скрестить ноги. Вот уже больше недели я занимаюсь этой проблемой.

Внезапно у меня в голове мелькнула мысль, что Вульфа нельзя привлечь этой проблемой, поскольку его ноги были до того толсты, что их вообще нельзя было скрестить. Но из тактических соображений я решил этого не упоминать.

Я вернулся к газетной статье.

Этот тип, что давал вчера показания на свидетельском месте, наверняка чокнутый. Он заявил, что совершил убийство, а поскольку все убийцы хотят исповедоваться, то он и написал книгу, изменив в ней имена и место действия, характеры и обстоятельства, чтобы, исповедуясь, не подвергать себя опасности!

Судья попался остроумный и саркастичный. Он заявил, что, хотя этот тип является изобретателем историй и находится в суде, ему не следует пытаться работать судебным шутом. Спорю, что и адвокаты здорово над этим смеялись! А вот автор статьи утверждает, что это не было шуткой, книга была написана именно с такой целью, налет же в ней непристойности — чистая случайность или камуфляж. В действительности он ухлопал человека. В итоге судья назначил ему штраф в пятьдесят долларов за оскорбление суда и выпроводил его с места свидетеля. Я полагаю, что он псих. Как по-вашему?

Бочкообразная грудь Вульфа поднялась и опустилась в шумном вздохе, он вложил в книжку закладку, захлопнул ее, положил на стол, после чего откинулся на спинку кресла и спросил, мигнув дважды:

— Ну?

Я подошел к своему столу, взял газету и раскрыл ее на нужной странице.

Его имя Поль Чапин, он написал несколько книг. Название этой - «Черт побери деревенщину». Он окончил Гарвард в 1912 году. Паралитик. Здесь подробно описывается, как он подымался на свидетельское место, волоча изуродованную ногу, но не сказано, которую.

Вульф поджал губы.

Правильно ли я понял, что «паралитик» это просторечие и что вы употребили это слово как мета-фору, вместо «калека» или «хромоногий»?

Я ничего не знаю о метафорах, но «паралитик» в моем кругу — слово, всем понятное.

Вульф вздохнул и стал подниматься с кресла.

— Благодарение Богу,— ворчливо сказал он,— время избавляет меня от ваших дальнейших аналогий и просторечий.

Часы на стене показывали без одной минуты четыре — его время идти в оранжерею.

Встав на ноги, он одернул книзу края жилета, но, как обычно, не сумел полностью закрыть живот, обтянутый ярко-желтой рубашкой, и двинулся к двери.

На пороге он остановился.

— Арчи!

— Да, сэр?

— Позвоните Марджеру, пусть он сегодня пришлет мне экземпляр книги Поля Чапина — как ее там «Черт побери деревенщину»?

— Возможно, что он не сможет этого... Книга изъята из продажи вплоть до вынесения судебного решения.

— Ерунда! Поговорите с Марджером. Для чего существуют запрещенные книги, как не для популяризации литературы?

Он направился к лифту, а я сел за свои стол и потянулся к телефону.

Глава 2

На другое утро, в субботу, после завтрака, в течение какого-то времени я морочил свое голову каталогами растений, а потом направился на кухню изводить Фрица.

Вульфа, конечно, нельзя было ждать внизу ранее одиннадцати часов, Он был в оранжерее среди десяти тысяч орхидей, выстроенных рядами на скамьях и полках.

Вульф сказал мне однажды, что орхидеи являются его наложницами: неблагодарными, дорогостоящими, паразитическими и весьма темпераментными красавицами. Скрещивая особи разной формы и расцветки, он доводил их до совершенства, а потом кому-нибудь отдавал. Он ни разу не продал ни одного цветка. Его терпение и изобретательность в сочетании с. опытностью Теодора Хорстмана приводили к потрясающим результатам и создали оранжерее на крыше известность в кругах людей, резко отличавшихся от посетителей, интересы которых сосредоточивались на конторе внизу.

В одиннадцать часов я возвратился в контору, пытаясь притвориться перед самим собой, что у меня найдется занятие, если я его поищу. Но в отношении притворства перед самим собой дело у меня обстоит неважно.

Я думал о том, с каким бы удовольствием я ухватился за любое настоящее дело, не считаясь с непременными волнениями, утомительной беготней, а иной раз и с опасностью. Ибо в конечном итоге они сулили прибыль. Я даже согласился бы стать «хвостом» какой-нибудь христианки или прятаться в ванной, чтобы уличить какого-нибудь малого в воровстве зубной пасты, все что угодно, кроме промышленного шпионажа.

Вошел Вульф и пожелал мне доброго утра. Корреспонденция не отняла много времени. Он подмахнул несколько чеков и спросил меня со вздохом, сколько осталось денег в банке, после чего продиктовал пару коротких писем. Я их напечатал и пошел бросить в почтовый ящик.

Когда я возвратился назад, Вульф мрачно сидел перед второй бутылкой пива, прислонясь к спинке своего кресла. Мне показалось, что он взглянул на меня из-под опущенных век.

Я подумал, что хорошо уж то, что он снова не вернулся к своим прелестным снежинкам.

Я сел за стол и закрыл машинку.

Вульф произнес: