Лик Архистратига

— Ах, посмотрите, посмотрите! — звал он всех присутствующих. — Ведь такой бой не увидишь никогда ни между медведями, ни между львами. Пауки в банке! Все мы скоро превратимся в таких пауков в банке! Все русские будут грызть друг друга, как эти пауки за место под солнцем!

— Хватит, Николай Степанович, — однажды принялась приводить его в чувство Елена Оттобальдовна. — Нечего в моём доме устраивать неадекватную модель будущего!

— Максимилиан! — воскликнул Гумилёв. — Хоть вы-то объясните своей матушке, что нельзя не замечать реальные приметы грядущего! Моя бывшая жена давно отметила будущую потопляемую волну Совдепии, поэтому и скрылась за спиной реального пловца в бумажном финансовом море! Посмотрите! Покопайтесь в своём сознании, и вы поймёте, что не так всё просто, что Россию ожидает страшное проклятое будущее, где люди будут захлёбываться от бумажных финансовых волн. Не удивлюсь, если самая богатая в мире страна превратится в непроходимого должника любому африканскому вождю!

Самому Волошину тоже не раз являлось в подсознании что-то не совсем обычное, мягко говоря, выливающееся, в конечном счете, в стихи, но он всякий раз пытался отмахнуться от не совсем привычных, коварных и даже нигилистических мыслей.

Зачем это? Ведь мир меж людьми так не вечен, хрупок и недолог. Так надо всегда благодарить Бога за посланные мирные годы, недели, минуты существования, пока не поздно.

— Ах, Николай Степанович, умоляю, не обижайтесь на неё! — пытался сгладить углы общения со своей вольнодумной матушкой Волошин. — Она поймёт вас, как понял я, но не всё сразу. Сегодня она уезжает на неделю, чтобы не беспокоить ни вас, ни Лентулова, ни Черубину, ни Епифанова, тоже, кстати, воевавшего на немецком фронте. Моя матушка, поверьте, поймёт вас, но, повторяю, не всё сразу. Я Киммерию тоже понял не сразу. И сердце Киммерии — Коктебель, тоже не сразу вошёл в мою душу: я постепенно осознал его, как истинную родину моего духа. И мне понадобилось много лет блужданий по берегам Средиземного моря, чтобы понять его красоту и единственность. Историю человечества надо отгадывать. Отгадывать по этим удивительным путешествиям, развёрнутыми чистыми страницами: вот тебе история этой планеты, вот что с ней случилось, и будет случаться. Вот кому всегда поклонялись, и будут поклоняться. Теперь дело за тобой. Вот что можешь ты и может твоя родина для тебя. Делай же историю! Никто ещё не нашёл закона, соединяющего духовный и физический миры. А мост меж ними более чем реален. [5]

Николай Степанович понимающе кивал, но снова и снова уходил по вечерам на взморье, либо подавался в горы, где непроходимые заросли тамариска и рододендрона вовсе не мешали ему. Уходил всегда один, а возвращался иногда в самое неподходящее время. Не для себя — для окружающих.

Вот и в этот раз он явился далеко заполночь. Поднявшись на второй этаж, услышал голоса. Вернее, один голос. Голос Черубины. Гумилёв остановился в тени на площадке возле веранды. На веранде не было никакого света, но его и не надо было. Лунная крымская ночь окрашивала все предметы в небывалые, несуществующие цвета, что немедленно превращалось в полёт мысли и фантазии.

На белом пушистом ковре, застилавшим весь пол веранды лежала полуобнажённая Черубина и читала стихи. Всё это было бы не очень уж необычно. Только поблизости никого больше не было, кроме Максимилиана Александровича, сидящего в глубине веранды у секретера карельской берёзы. Он беззаботно попивал клюквенный морс, бесцеремонно разглядывал Черубину и кивал в такт услышанному:

Есть на дне геральдических снов

Перерывы сверкающей ткани.

В глубине анфилад и дворцов

На последней таинственной грани

Повторяется сон между снов.

В нём всё смутно, но с жизнию схоже:

Вижу девушки бледной лицо

Как моё, но иное и то же

И моё на мизинце кольцо.

Это я. И всё так не похоже. [6]

Потом девушка перевернулась на живот, подобрала ноги, выгнула спину, как кошка, и поползла на четвереньках к Волошину. Обняв его за колени, она, голосом пытаясь выразить всю страсть охватившую её, прошептала:

— Максимилиан, я хочу родить от вас. Родить мальчика. Я знаю, он такой будет красивый и такой же умный! Я хочу…

— Сейчас она скажет, что такого желанного мужчины нет, и не будет во всём подлунном, — перебил её Гумилёв, горько усмехнувшись. — Поздравляю, Максимилиан Александрович, мы уже стали молочными братьями. Только вот от кого сын родится — не известно. Но ничего, мы попросим эту мадмуазель разрезать нам ребёнка на две равные части.

— Николай Степанович, вы?.. — Волошин вскочил с кресла и стоял, не смея сдвинуться с места, поскольку Черубина, услышав голос Гумилёва то ли от страха, то ли ища защиты, охватила колени Максимилиана руками, прижалась всем телом и не думала отпускать.