Лик над пропастью

— А! Клим Пантелеевич! Позвольте пожать вам руку! Ох уж и натурально вы студентишку-то живописали!

— Да ведь я здесь совершенно ни при чем. Это актера благодарить надо, — скромно отговаривался начинающий драматург.

— Уж не скажите! Во всей красе показали чертово племя! От них одни беспорядки. В зверинец бы их закрыть и возить по России-матушке детишкам на потеху! Вот я на прошлой декаде по Москве хаживал, Василием Блаженным любовался. А демонстранты вокруг «крестный ход» с размалеванными простынями устроили! Стыдно-с!

А дальше шло длинное и бестолковое повествование, во время которого раскрасневшийся от возбуждения собеседник, брызжа во все стороны слюной, вплотную приближался к присяжному поверенному. Тем временем вокруг собирались любопытствующие, и он оказывался в центре внимания. А этого Клим Пантелеевич не любил.

…Около театра толпилась публика. Тускло мерцал керосиново-калильный фонарь и у входных дверей переминался с ноги на ногу городовой в башлыке. Людей было на удивление много. Пьеса шла давно, и театральные завсегдатаи успели ее посмотреть. «Забытая невеста» как-то быстро прижилась на здешних театральных подмостках и полюбилась труппе. Да и персонажи, будто выхваченные из ставропольской жизни, пришлись по душе не только зрителям, но и придирчивым критикам.

У Клима Пантелеевича имелась выкупленная на год балконная ложа, в которую он разрешал пускать бесплатно учащихся, за исключением тех дней, когда сам собирался на представление. В таких случаях он заранее предупреждал о визите.

Войдя в фойе, Вероника Альбертовна сияла и щедро раздаривала окружающим благосклонные улыбки. И тому было несколько веских причин: прежде всего, появилась возможность выставить напоказ новое вечернее платье, пошитое у модного столичного мастера; к тому же она втайне гордилась подвигом мужа и предвкушала, как знакомые, заглядывая ей в глаза, станут вздыхать сочувственно и жалеть ее, напоминая о риске, которому подвергся Клим Пантелеевич; не стоит сбрасывать со счетов и то, что ей импонировала роль жены автора популярной пьесы.

Жаль только, что этот самый автор испортил весь триумф. И теперь глаза его преданной спутницы уже не искрились радостью. Она печально вздыхала в одиночестве и со скучающим видом посматривала в зал. Интересного было мало: из оркестровой ямы доносились разрозненные звуки тромбона и контрабаса; пахло пылью, мышами и залежалым сукном.

А все началось с того, что еще пять минут назад, чинно шествуя с ней под руку, Клим Пантелеевич впился взглядом в одну местную красавицу — несостоявшуюся невесту покойного Кампуса. Она пришла в театр с матушкой. Уточнив ее имя, он спешно проводил Веронику Альбертовну на балкон, а сам заторопился обратно, вероятно, к этой юной Афродите. Надо было видеть, как вспыхнули его глаза! Как изменился взгляд! Как напрягся лоб и проявились складки в уголках губ! Разве такое ускользнет от внимания многолетней подруги жизни? Никогда!

А между тем, пока дражайшая половина предавалась душевным терзаниям, сам глава семейства с величайшим тактом посвящал Ксению Никольскую в трагические события гибели экспедиции. Рассказ был сухой и короткий. Да и что, собственно, мог поведать Клим Пантелеевич, если полным очевидцем расправы над сотоварищами он не был, а только слышал их прощальные крики, с которыми они бросались в пропасть. Судя по влажным глазам, девушка горячо любила Кампуса.

Но для Ардашева особый интерес представляли ее собственные злоключения. А повествование было прелюбопытнейшее. И хоть в нем преобладали только бесцветные краски, зато было полным-полно звуков, запахов и даже ощущений. Недавняя пленница обладала не только удивительной памятью, но и завидным вниманием к мелочам.

Ксения рассказала, что, как только она очнулась, сразу почувствовала во рту неприятный сладковатый привкус. «А это, — мысленно отметил адвокат, — свидетельствовало о применении хлороформа».

Ее руки были связаны. На голове у нее был надет темный холщовый мешок с прорезью для рта. Судя по запаху, в нем, вероятно, когда-то хранили сушеные травы, скорее всего базилик. После того как она попросила пить, ее, как слепую, вывели во двор. Чужая рука была женская — маленькая, но мозолистая. Порог дома состоял всего из одной ступеньки. Колодец, куда бросили ведро, был довольно глубок, так как шлепок ведра о воду раздался не сразу. Она обратила внимание и на то, что металлическая кружка имела выщерблину на краю и громыхала цепью. Вода оказалась солоноватой. Откуда-то издалека до ее слуха донесся паровозный гудок. Ночью, когда ее охранница заснула, девушка развязала руки, сорвала мешок и выпрыгнула в окно. В темноте беглянка не разглядела ни дома, ни дороги, ни какого-либо приметного места. Как ей удалось выбраться на Черкасский тракт, Ксения не помнила.