Лик смерти

Я знаю, что вы агент ФБР. Я знаю, что вы ловите преступников, и вы — лучшая в своем деле. Это очень важно, однако надежда, которую вы мне дарите, не связана с вашей профессией. Вы дарите мне надежду потому, что вы тоже жертва. Потому, что вы подвергались насилию, потому, что вас изуродовали, и потому, что вы тоже потеряли всех, кого любили. И если кто-нибудь сможет мне поверить, я думаю… думаю, это только вы. И если кто-нибудь сможет остановить его… захочет остановить, это вы.

Так ли это? Или я просто размечталась, а лучше бы вскрыла себе вены? Наверное, скоро все станет ясно. В конце концов, я смогу вскрыть вены и позже.

Я назвала свои записи дневником, но они — совсем не дневник. Нет. Перед вами черный цветок… книга видений. Дорога, ведущая в пропасть, куда спускаются мрачные твари, чтобы утолить жажду.

Я хочу сказать, вы держите в руках повесть. Из моих записей вы поймете, что я бегу. В жизни мой бег не виден. Здесь, на белых измятых страницах, только здесь я могу двигаться по-настоящему. Я не бегаю на длинные дистанции, думаю, вы понимаете. Если вы попросите меня объяснить все мною написанное вслух, я не смогу этого сделать. Но если вы дадите мне ручку с блокнотом или пустите к компьютеру, я побегу и буду бежать, бежать, бежать…

С одной стороны, так происходит от того, что я озарена светом души моей мамы. Она была художницей, и я унаследовала частицу таланта от нее. С другой стороны, мне кажется, от того, что я схожу с ума. Становлюсь полоумной, как идиотка. И только здесь, на белых измятых страничках, мое безумие выбирается наружу и кричит, кричит что есть мочи, словно огромная черная стая глупых ворон.

Я даже сочинила стишок, дурацкий, разумеется: „Чуточку мрака, и чуточку света, малек дребезжанья, и все!“

Я размышляю о том, что чувствую, иными словами, повествую о дороге, ведущей в пропасть.

Я начала писать два года назад, в своей тогдашней школе. Учитель английского языка, порядочный человек по имени мистер Перкинс (вы поймете, почему я назвала его порядочным), прочитал мой первый рассказ и попросил задержаться после уроков. Когда мы остались одни, он сказал, что у меня есть способности и, может быть, даже талант.

В какой-то мере его похвала и выявила Безумца. Безумец, один из тех, что утоляют жажду на дне ужасной пропасти, темный, большеглазый и ужасно тупой. Он сердитый и очень противный. В общем, Безумец как Безумец.

Итак, я схватила мистера Перкинса между ног и сказала: „Спасибо! Хотите, я возьму у вас в рот, а, мистер Перкинс?“ Так и сказала. Я никогда не забуду, что случилось потом. Лицо его вытянулось, и он возбудился. Одновременно. Затем вырвался и, бессвязно бормоча, выбежал из класса. Думаю, он испугался. Его вытянувшееся лицо и его смятение и есть настоящий мистер Перкинс, как я уже говорила, очень порядочный человек.

Я выскочила из класса, улыбаясь от уха до уха. Сердце просто выскакивало у меня из груди. Я вышла из школы, побрела во двор и, щелкнув зажигалкой, подожгла свою повесть и плакала до тех пор, пока она не сгорела и ветер не развеял пепел.

Я много писала с тех пор, но все сожгла.

Сейчас, когда я пишу эти строки, мне почти шестнадцать лет, и хотя у меня вновь возникает желание все сжечь, я воздержусь.

Зачем я вам пишу? По двум причинам. Одна очень важная. Я хочу, чтобы вы знали: мой рассудок теперь стал видимым для меня, похожим на белую линию или на колебание света. Когда-то он был здоровым и ясным; сейчас ослаб и то вспыхивает, то гаснет, как пламя на ветру. Вокруг него, словно ленивые пчелы, несущие смерть, роятся пятнышки мрака. Если ничего не изменится, совсем скоро они сольются в одно черное пятно и я погибну. И буду вечно петь свою песню и никогда больше не услышу ни слова.

Временами во мне происходит сбой, я словно слетаю с катушек, понимаете? Из последних сил пытаюсь удержаться. Я постоянно слежу за этой белой полоской света, потому что боюсь: если отведу взгляд, она исчезнет и я уже ничего не смогу вспомнить. А Безумец уже близко, там, в этой пропасти с грязной водой, говорит и делает то, что я не должна, понимаете?

Вторая причина в том, что появится дальше на этих белых измятых страницах. Конечно, я могла бы написать настоящий дневник, этакий аккуратный сухой отчет, напичканный фактами. Но постойте-ка — ведь я одарена. Я — талантлива. Так почему бы не сотворить повесть? Что я и сделала.

Правда ли все, что я здесь написала? Смотря какой смысл вы вкладываете в слово „правда“. Могла ли я читать мысли моих родителей? Действительно ли мне известно, о чем они думали, когда Незнакомец пришел за ними? Нет. Но я знала их. Ведь это родные мне люди. Думали они так или нет, мои слова все равно не будут ложью, потому что по-другому думать они не могли. Вот в чем фокус! Понимаете? Истина в том, что я не знаю — и в то же время знаю наверняка.