Лик смерти

— Я приняла душ. Надела халат, взяла книгу — что-то легкое, дурацкое, развлекательное, — налила себе кофе и устроилась вот здесь. — Кэтти похлопала по креслу, в котором сидела. — Кресло было другое, но стояло именно здесь. Я помню, как звякнула чашкой о стол, — продолжала она, вновь погрузившись в воспоминания, — и не успела охнуть, как вокруг моей шеи затянулась веревка. Рывок был резкий, быстрый. Я попыталась просунуть руки между веревкой и шеей. Не успела.

— Мы называем это стремительным нападением, — сердечно откликнулась Келли. — В большинстве случаев нападающий одерживает верх. Похоже, сопротивление было бесполезно.

— Я так и говорила себе. — Кэтти отпила еще один глоток, ее губы дрожали. — Он знал, что делает. Но я все-таки ожила. И оживала еще не раз. Незнакомец обмотал веревку вокруг моей шеи и то затягивал ее, прекращая доступ крови к мозгу, то ослаблял. Я теряла сознание и снова приходила в себя. В какой-то момент я поняла, что сижу без халата, обнаженная. А когда он снова ослабил веревку, во рту у меня оказался кляп, а руки были пристегнуты наручниками за спиной. Возникло ощущение, что я вновь и вновь погружаюсь под воду и каждый раз просыпаюсь в новой части кошмарного сна. А самое ужасное — Незнакомец все время молчал.

Голос ее стал напряженным и тревожным.

— Помню, я хотела, чтобы он сказал хоть что-нибудь, объяснил, заставил понять. Но он молчал. — Руки Кэтти тряслись. Она сжала их в замок, положила на колени, но все равно не находила себе места, пребывая в бессознательном нервном возбуждении. — Не помню, сколько длилась пытка, — произнесла Кэтти с кривой, еле заметной улыбкой. — Слишком долго… — И вновь ее незрячий взгляд устремился на меня сквозь темные стекла очков. — Вам-то это знакомо!

— Знакомо, — подтвердила я.

— Потом, когда я очнулась, он оставил меня в покое. Я оказалась на кровати, скованная наручниками по рукам и ногам. И мне потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя по-настоящему. Вдруг я подумала, не изнасиловал ли он меня, ведь, даже если так и было, я не знала наверняка.

— Он сделал это? — спросила я.

— Нет, не стал.

«И по-прежнему никаких сексуальных отклонений по отношению к женщине», — подумалось мне.

— Продолжайте, — сказала я.

— И тут он заговорил. Он сказал: «Я хочу, чтоб ты знала, Кэтти: тут ничего личного. Ты должна сыграть свою роль, и все. Должна кое-что сделать для Сары». — Ее нижняя губа дрогнула. — Вот когда я поняла, кто он такой. Не знаю, почему мне это раньше в голову не пришло. «А сейчас вот что будет, — сказал Незнакомец. — Я намерен избить тебя, и ты, возможно, больше не сможешь работать в полиции, Кэтти Джонс. Когда все завершится, ты скажешь, что понятия не имеешь, кто это сделал и зачем. А если ослушаешься, я изуродую Саре лицо и выколю вилкой глаза». — Голос Кэтти затих. — Я не записывала его слова, но именно это он имел в виду. Итак, я совершила то, что сделал бы любой уважающий себя следователь. Я умоляла его, умоляла, как маленький ребенок. Я… я даже описалась, — произнесла она, сгорая от стыда.

— Именно этого он и добивался. Он хотел, чтобы вам стало стыдно за свой страх, как будто стыд что-то значит.

Ее рот скривился.

— Я знаю, я понимаю это. Но иногда бывает так тяжело.

— Да.

Мои слова немного успокоили Кэтти, и она продолжила:

— А потом он мне кое-что показал. Я, говорит, положу это в тумбочку. К тебе обязательно придет следователь и станет задавать вопросы. Тогда ты расскажешь свою историю и дашь то, что лежит в ящике. И объяснишь, что символы — они символы и есть.

Я попыталась подавить нетерпение, но не смогла.

— Что? Что было в тумбочке? И что это, черт возьми, значит: «Символы — они символы и есть»?

— Я почти ничего не помню. Что-то вспыхивало иногда, большое, нереальное. Как картина, написанная белой краской. Звуки мне запомнились даже больше, чем боль. Они глухо отдавались у меня в голове. Теперь-то я знаю: он бил меня по голове обломком трубы. Я чувствовала привкус крови, понимала, что происходит нечто ужасное, но не осознавала что. Он хлестал меня прутом по ногам с такой силой, что целый месяц потом я не могла ходить. — Кэтти вновь обратила незрячий взгляд к окну. — Последнее, что я запомнила, — его лицо, слишком освещенное, слишком яркое, в чулке. Лицо смотрело на меня и улыбалось. Я очнулась только в больнице и никак не могла понять, почему не открываются глаза. — Кэтти затихла, а мы ждали. — Через некоторое время я окончательно пришла в себя. И на меня нахлынули воспоминания. Я осознала, что ослепла. — Кэтти замолчала. — Знаете, что убедило меня в том, что Незнакомец слов на ветер не бросает и разделается и с Сарой, и со мной?

— Что?

— Интонация, с которой он произнес «ничего личного». Я помню каждый звук, помню его взгляд. Незнакомец не сердился и не орал, не выглядел сумасшедшим и не бился в истерике. Он говорил спокойно, даже улыбался — так говорят об интересной книге, которую только что прочли. — Кэтти отпила еще глоток. — Итак, я выполнила его приказ. Я держала язык за зубами.