Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Построить заводы, залить страну электричеством, использовать ее водопады, возвести многоэтажные дома, обогатиться автомобилями и аэропланами, — все это цивилизация, и все это можно сделать в один десяток лет. Культуру в десяток лет не создашь. Культура — это идейные ценности, это идейный фундамент народа, это тот прекрасный цветок, которого не вырастешь без долгого и тщательного удобрения почвы. Культура — это любовь к своей родине, способность к жертвам за нее, культура — это чистые нравы, прочная семья, сила общественного мнения. И глазами, полными зависти, смотришь на эту счастливую страну, где нет обывателей, а есть граждане, где заведомым негодяям не пожимают руки, где преклоняются перед своими героями и чтят их память, где ценят свою историю и не разрушают памятников, хорошо понимая, что у кого нет нити вчерашнего дня, у того нет и не может быть и дня завтрашнего.

И теперь, когда дни моей жизни уже вечереют, я не имею другого желания, как встретить неизбежную ночь среди народа, которому я обязан самыми лучшими и счастливыми годами своей жизни.

Глава 2. В Чрезвычайной следственной Комиссии

I. Генеральские Дела

Генерал фон Ренненкампф. — Ликвидация землевладения немецких колонистов. — Встреча с В. Лениным. — Дело провокатора Малиновского. — Военный министр генерал Сухомлинов и авиация. — Дело Дмитрия Рубинштейна о предательстве. — Обвинения Государя и Императрицы в измене. — Уход из комиссии

Среди всех грехов, совершаемых людьми, говорил Дон-Кихот, величайший — это неблагодарность. Если герой Сервантеса прав, утверждая, что ад населен только неблагодарными, то грешная душа А. Ф. Керенского томиться там не будет. При тысячи своих недостатков Керенский, по крайней мере в первую половины своей деятельности, несомненно, был романтиком русской революции, горел мечтою о счастье своей Родины, верил в возможность ей его дать, и с благодарностью вспомнил всех, кто по его пониманию осуществлению этой мечты способствовал.

Лично А. Ф. Керенскому я не только никогда никаких услуг не оказывал, но и встречался с ним исключительно на больших политических процессах в военном суде, в которых выступал прокурором, а он адвокатом. Требовалось не только сознание пользы дела, но еще и большое мужество, чтобы в мартовские дни 1917-го года военного обвинителя по такому популярному в революционных сферах делу как процесс «Карла» назначить в состав Чрезвычайной следственной Комиссии¹, имевшей к тому же задачей расследование действий министров и высших должностных лиц царского правительства.

Вызванный по его распоряжению в комиссию, я был встречен ее председателем адвокатом Муравьевым² с некоторым недоумением. «Комиссия, — сказал он мне, — предполагает расследовать только гражданские дела. Военные преступления ее не интересуют. Но так как Керенский нашел необходимым включить в ее состав военного юриста, то я и предлагаю Вам принять в свое ведение все дела о генералах». Таких дел в то время в комиссии было только одно — о кавалерийском генерале фон Ренненкампфе³.

Фамилия генерала фон Ренненкампфа стало известной русскому обществу со времени боксерского движения в Китае⁴, когда с несколькими эскадронами он брал целые китайские города. Во время Японской войны боевая деятельность Ренненкампфа ничем отмечена не была, и начавшееся после этой войны быстрое повышение его по службе обуславливалось не ею, а успешным подавлением сибирской революции в 1905 году.

Отправляясь в начале Великой войны в восточную Пруссию в качестве командующего армией, Ренненкампф напомнил о себе прогремевшей на всю Россию публичной клятвой — дать отсечь себе руку, если он не возьмет Берлин.

Клятвы этой он не сдержал ни в отношении Берлина, ни в отношении руки.

С немцами Ренненкампф воевал так позорно, что в первые же месяцы войны он был отстранен от командования армией. Неотрубленную руку использовал в направлении, которое привело к возникновению против него обвинений в вывозе из восточной Пруссии принадлежавшего неприятельским подданным имущества и в скупке со спекулятивной целью земель немецких колонистов в Крыму.

Оба эти обвинения сами по себе никакого интереса не представляют, но общественные нравы, при которых неотрубленная рука Ренненкампфа могла найти себе достойное для себя применение, — неинтересными быть не могут. Они покажут читателю, что внешние формы и внутреннее содержание народных революций создаются не кучкой интриганов, а точнейшим образом соответствуют понятиям, традициям и быту общества, вырабатываемым всем его историческим прошлым.

Не потому в конце 1917 года начались в России захват земли и чужой собственности, что Ленин выкинул свой знаменитый лозунг «грабь награбленное», а наоборот, он вынужден был выкинуть этот лозунг оттого, что он наилучшим образом совпадал с глубоко внедрившимся в массах взглядом на чужую собственность и на отношение к ней.