Лик в бездне

– Но теперь в шепоте звучала новая нота. Шепот больше не грозил. Он звал и льстил. Он притягивал. Новый ужас охватил меня. Во мне поднялось могучее желание выйти из пещеры и спуститься вниз, к огням, позволить им делать со мной, что хотят, унести, куда хотят. Желание росло. С каждой вспышкой луча оно усиливалось, и я наконец задрожал от желания, как дрожал от песни в Храме. Тело мое превратилось в маятник. Вверх вздымался луч, и я устремлялся к нему. Но душа не сдавалась. Она прижимала меня к полу пещеры. И всю ночь боролась с телом, отражая чары жителей пропасти.

– Наступил рассвет. Снова я выполз из пещеры и увидел Лестницу. Подниматься я не мог, руки мои кровоточили, ноги болели. Я заставлял себя подниматься ступенька за ступенькой. Скоро руки онемели, ноги перестали болеть. Они омертвели. Только воля тянула мое тело вверх шаг за шагом.

– И тут – кошмар бесконечного подъема по ступенькам, воспоминания о тупом ужасе, когда я прятался в пещерах, а свет пульсировал, а шепот все звал и звал, воспоминания о том времени, когда я проснулся и обнаружил, что тело подчинилось этому зову и утащило меня к выходу, к самым охранникам, а мириады шаров столпились снаружи в тумане и смотрели на меня. Воспоминания о борьбе со сном – и всегда, всегда подъем, на бесконечное расстояние, к покинутому раю голубого неба и открытого мира.

– Наконец осознание того, что надо мной чистое небо, а край пропасти за мной, воспоминание о том, как я ползу мимо гигантских ворот, уползаю от пропасти, сны о странных гигантах в остроконечных шапках, с затянутыми вуалью лицами, которые толкают меня все дальше и дальше от пропасти, отгоняют светящиеся шары, которые хотят утащить меня назад, в провал, где в ветвях красных деревьев с коронами из змей плывут планеты.

– И долгий, долгий сон – Бог один знает, как долго я спал в ущелье между скал. Проснувшись, увидел далеко на севере поднимающийся столб света, огни по–прежнему охотятся, шепот надо мной зовет.

– Снова полз я на омертвевших ногах, которые, как корабль древнего моряка, двигались сами, без моего участия, но уносили меня от этого проклятого места. И вот ваш костер – и безопасность!

Человек улыбнулся нам. Потом жизнь покинула его лицо. Он уснул.

В полдень мы свернули лагерь и понесли человека на юг. Три дня мы несли его, а он продолжал спать. На третий день во сне он умер. Мы сложили большой костер и сожгли его тело, как он и просил. Разбросали пепел в лесу вместе с пеплом деревьев костра. Великим волшебством нужно обладать, чтобы разъединить этот пепел и снова утащить его в эту пропасть, которую он называл проклятой. Не думаю, что даже у обитателей пропасти есть такое волшебство. Нет.

Но к пяти вершинам мы не вернулись, чтобы проверить это. 

Сквозь драконье стекло

Херндон помогал грабить Запретный Город, когда союзники превратили подавление восстания боксеров в самый замечательный грабеж со времен Тамерлана. Шесть его моряков верно следовали за ним в его пиратских фантазиях. Русская княгиня, которую он развлекал в Нью–Йорке, помогла ему добраться до берега и его яхты. Поэтому Херндон сумел проплыть через проливы с не меньшим количеством сокровищ Сына Неба, чем самый усердный работник в пекинском посольстве.

Кое–что из сокровищ он подарил очаровательным дамам, которые жили или по–прежнему живут в солнечной области его сердца. Большую часть использовал для обстановки двух поразительных китайских комнат в своем доме на Пятой авеню. Немного, следуя слабому религиозному импульсу, подарил Метрополитен–музею. Ему казалось, что таким образом он узаконивает собственное обладание сокровищами – словно преподносит их богам, строит больницы, дворцы мира и тому подобное.

Но драконье стекло – ничего более удивительного он не видел – он поставил в своей спальне, чтобы первый утренний взгляд падал на него, и устроил специальные светильники, чтобы можно было, проснувшись среди ночи, посмотреть на него. Удивительное? Оно более чем удивительно, это драконье стекло! Тот, кто сделал его, жил в те времена, когда боги ходили по земле и каждый день создавали что–нибудь новое. Только человек, живший в такой атмосфере, мог сотворить его. Ничего подобного ему не существовало.

Я был на Гавайях, когда телеграф сообщил о первом исчезновении Херндона. Сообщалось немногое. Слуга пришел утром будить его, и Херндона не было. Вся одежда оказалась на месте. Все говорило, что Херндон где–то в доме. Но его не было.

Человек, который стоит десять миллионов, естественно, не может растаять в воздухе, не вызвав большого смятения. Газеты добавили суматохи, но в них в сущности сообщалось только два факта: Херндон вернулся домой вечером и утром исчез.

Я был в море, возвращаясь домой и надеясь принять участие в поисках, когда радио принесло новость о его возвращении. Его нашли на полу спальни в обрывках шелковой одежды, тело его было искалечено, как будто на него напал тигр. Но возвращение его объяснялось не больше, чем исчезновение.