Не мог нарадоваться нынешней своей жизни и Егорка. Получив от Луканина паспорт и обещанные деньги, бывший вор и каторжник по прозвищу Таракан засомневался в своем неверном ремесле и стал подумывать: а не развязаться ли с ним, этим ремеслом, окончательно? Он даже не загулял без оглядки, как беспременно сделал бы раньше, оказавшись с деньгами. Наоборот, стараясь сохранить подольше необременительное свое пребывание в Успенке, ходил трезвый и серьезный, стараясь всякий раз попасть на глаза Луканину. Тот в деревню заглянул на короткий срок, один день только побыл, но Егорке и этого срока хватило, чтобы убедить хозяина в собственной необходимости. И тот определил его на тот же самый постоялый двор, в полное распоряжение Данилы. В первые дни Егорка попытался, как и раньше, когда жили у Митрофановны, залечь на боковую, но ничего из этой затеи не вышло. Данила сурово его отчитал и запряг в работу, а иначе, сказал, доложит Луканину и придется лентяю собирать манатки. Егорка пошумел, размахивая руками, но ослушаться поостерегся и взялся за работу.
По воскресеньям приезжала проведать внука Агафья Ивановна, в иные дни заглядывали повидаться с сестрой Игнат и Никита, и лишь Артемий Семеныч заехал всего один раз. Поглядел, похмыкал в бороду, долгих разговоров не заводил, советов не давал, только и снизошел до Алешки, всунув ему в пальчики серебряную ложку:
— Это на первый зубок тебе, парень. Держи крепше, свое добро из рук не выпускай. Клочихинска порода, она не ротозейная.
С тем и отбыл.
Анна и такому приезду радовалась. Твердо верила, что со временем тятя полностью изживет обиду и злость. А Даниле и подавно дела до тестя не было, он о нем не скучал.
Вот так и жила молодая чета, складывая день за днем свою судьбу и семейное гнездо. Казалось им, Даниле и Анне, что все беды остались в прошлом, а новые, если появятся, обязательно минуют их стороной.
Но не вышло, как мечталось, не миновали…
В жаркий день, уже по просохшей дороге, прискакал на постоялый двор подполковник Окороков. С ним — казаки. Лошади были в мыле — видно, торопились казаки вместе с подполковником и плетей не жалели.
Данила и Егорка, вдвоем, чтобы успеть поскорее, доставали воду из колодца, насыпали овес в кормушки. Анна суетилась на кухне и торопилась, как только могла: такую ораву накормить — дело нешуточное. Казаки, не подпуская своих лошадей к воде и не давая им стоять, тянули их за поводья и водили по большому двору, чтобы они остыли и отошли от скачки. Лишь один подполковник Окороков не принимал участия в общей суете. Тяжело плюхнулся на верхнюю ступеньку крыльца, стащил с потной головы фуражку и сидел так, задумавшись, не обращая внимания на происходившее вокруг, словно вся эта торопливая суматоха никаким боком его не касалась. Долго сидел — казалось, что задремал. Но нет, не дремал, и все видел. Как только молодой казачок, выводивший его коня, остановился, Окороков сразу же крикнул:
— Не стой, не стой, тяни его, чего рот раззявил!
Тот послушно потянул за узду упиравшегося коня.
Обиходив лошадей, казаки получили от Окорокова разрешение на отдых и дружно повалились спать под навесом, приспособив под головы седла. Слитный, могучий храп бился в доски навеса, и казалось, что они скоро начнут выгибаться от невидимого напора.