Лихие гости

Евграф сидел и не шевелился. Только глазами во все стороны — примеривался. Кинуться до постоялого двора и поднять мужиков? Нет, не успеть. Срежут на бегу из ружья, как рябчика, и фамилию не спросят. А тут еще, как на грех, выскользнула из-за тучи луна и сронила свой негреющий свет на ограду — хоть в бабки играй, все видно. Евграф, стараясь не дышать, опустился на четвереньки, затем лег на снег и пополз, извиваясь, как уж на болотине. Бороздил притоптанный снег, вжимался в него и полз к избушке, стоявшей чуть на отшибе, где спал, ничего не ведая, купец Агапов. Дверь, на счастье, оказалась изнутри незапертой, да и купец, как выяснилось, спал чутко, вполглаза. С двух слов все понял.

Как только двери избушки по-воровски неслышно открылись, в чаерезов — в упор — грянули два ствола. Следом звенькнуло окно в избушке, бухнул еще один выстрел, и чаерез, бежавший к крыльцу постоялого двора с колом, чтобы подпереть дверь, с разбегу ткнулся носом в землю.

Дальше началась суматоха. Из постоялого двора посыпались ямщики, чаерезы ударились бежать, за ними погнались на лошадях, но они кинулись в тайгу и — как сгинули. Вместе с ними исчез и хозяин постоялого двора. Агапов, не выпуская ружья из рук, бегал по двору и пересчитывал возы, сбивался со счету и начинал сызнова. В конце концов пересчитал — все возы были на месте, и тюки на возах тоже были в сохранности. Он отыскал среди ямщиков Евграфа, бухнулся перед ним на колени, заблажил:

— Век тебя, парень, не забуду! От разоренья спас! Если б не ты, остался бы с прорехой в кармане! Благодарность тебе, вот, до земли до самой!

И кланялся, прижимаясь потным лбом к утоптанному снегу.

Наградил своего спасителя Агапов щедро, не поскупился: домой Евграф вернулся с двумя возами китайского чая. Таисья Ефимовна, выслушав рассказ мужа, вздохнула:

— И куда нам его, этакую прорву. На всю жизнь хватит — хоть в три горла хлебай!

— Понюшки не разрешаю трогать! — обрезал супругу Евграф Кононович. — Травки заваривай, а то на чаек, видишь ли, растащило!

Спорить Таисья Ефимовна не стала, только головой покачала, безмолвно высказав мужу: да делай ты со своим чаем чего душе угодно, хоть свиней корми…

Евграф Кононович любовно оглаживал тюки, как Таисью в молодости; жмурил глаза и думал о чем-то своем, затаенном. Весной выяснилось — о чем думал. Когда пали дороги и взялись от талой воды непролазной грязью, он раскрыл несколько тюков, пересыпал чай в переметные сумы, навьючил их на своих коней и, перекрестившись, выехал из ворот. Путь его лежал в самые дальние таежные деревни, где зимние запасы давно кончились, а новые по гиблой распутице никто и не думал подвозить. Но там, где не пролезет телега, можно проехать верхом. Вот Евграф Кононович и проехал. Чай — товар легкий, к земле сильно не гнет. А спрос такой, что с руками оторвать готовы, — махом распродал первую партию. Вернулся за второй, за третьей… Всю весну колесил по тайге с переметными сумами, с лица почернел, отощал до края, коней своих довел — одни ребра под кожей торчали, но зато весь чай, до последней щепотки, был продан по такой хорошей цене, какая, наверное, и самому купцу Агапову не снилась.

С этого чайного капитала и попер в гору Евграф Кононович: теперь он выезжал на тракт с грузами уже не на двух конях, а на пяти; затем их стало десять, а через несколько лет и сотенные обозы пошли по сибирской земле — луканинские.

Широко, ухватисто разворачивался мужик. Носился сломя голову по притрактовым селам, нанимал ямщиков, заводил знакомства по начальству, в губернский город все чаще наведывался, чтобы не прозевать выгодный казенный подряд и вовремя ухватить его, сам покоя не знал и другим дремать не велел. Отгрохал в Раздольном двухэтажный дом, работников нанял, хотел еще горничную и стряпуху взять, но воспротивилась Таисья Ефимовна:

— Ты, однако, совсем рехнулся! Да виданное ли дело, чтоб мне чужие бабы стряпали! Не будет здесь никого, пока я хозяйка!

Спорить с женой Евграф Кононович не стал и поехал взад пятки: не желаете помощниц, тогда сами хозяйствуйте. Да и некогда ему было с домашними делами разбираться; у него теперь, считай, вся жизнь в дороге проходила: на двести верст в одну сторону от Раздольного и на двести верст в другую, почти все перевозки грузов и пассажиров находились теперь в руках Евграфа Кононовича. А уж он из своих рук ничего не выпустит. У него все в дело годится. Если постоялый двор завел, значит, при нем и кузня имеется — коней подковать, обод поправить. А еще при постоялом дворе лавка стоит с самым необходимым товаром — мало ли какие надобности могут возникнуть у господ проезжающих. А еще при каждом постоялом дворе у Евграфа Кононовича сидел, как пень при дороге, мастеровой на все руки кустарь: в одном месте посуду ладили, в другом — пимы катали, в третьем — полушубки шили, в четвертом — упряжь конскую… Все, все в дело шло, в одни руки копеечка падала.

Прошло лет семь.