Лихие лета Ойкумены

— Победа! — вторили приднестровские кручи, вторили сердца тиверцев, и жаждя, и надеясь на нее. Ибо кутригурам, стремившихся к тиверскому берегу, и ставшими теперь скудными остатками на берегу, было не до мысли о победе. Один разворачивал жеребца и, прикрываясь им от стрел, молил Небо, чтобы оно помогло добраться до противоположного берега живым и невредимым, другой поднимал руки и молча, а также вслух просил пощады. Те же, что топтались по другую сторону Днестра, заколебались, идти или не идти им на помощь. А пока колебались и думали, что можно сделать сейчас, подоспели отборные сотни княжеской дружины и положили конец их колебаниям. Конных тиверцев была тьма, все при полном ратном вооружении, и, может, именно поэтому казались такими, как знал их мир, как были наслышаны о них в мире: воистину антами.

XIX

Пока тиверская рать выходила на низовья Днестра и пыталась заслонить собой все возможные переправы, а ошеломленные неудачей обры и кутригуры ломали головы и пытались доискаться, где и как могут переправиться на противоположный берег, князь Добрит успел преодолеть неблизкий путь и оказаться со своими дулебами и двумя тысячами древлян под Черном.

— Как обры? — поинтересовался он у воеводы. Тот не медлил с ответом. Ибо знал от вестников, где сейчас обры и чего следует от них ожидать.

— Пленные, как и наши послухи, свидетельствуют: остановились пока. Однако от своего намерения уйти за Дунай не отказались.

— Почему же идут с мечом и копьем? Или их не пустили бы, если бы шли, как ходят все, — мирно?

— О том не знаем, княже. Нас, тиверских мужей, удивляют не так обры, как ромеи. Имеют с нами договор на мир и согласие и зовут против нас обров.

— Как против нас?

— Потому что размещают их на рубежах, соседствующих с антами, а не со склавинами — в Скифии.

Добрит задумался, наконец, велит позвать к нему сына Идарича — Мезамира.

Кому-кому, а князю это вторжение и порожденная вторжением тревога сказались. Этим летом склонил к земле, недуг. Пока сидел на Волыни и благоденствовал в уюте, который создавали разбросанные на тысячи поприщ непроходимые и полупроходимые пущи, и бодрился, и выездами-развлечениями не ограничивал себя. А пошел на зов тиверцев — и едва доехал до Тиверии. Может, не сразу, все же недвусмысленно почувствовал, как он стар для дальних путешествий, тем более для ратных дел. Почти растряс себя в пути. Такой был, что лег бы вот в пуховики и отлеживался бы день-другой. И дышать нечем, и поперек не может согнуться, а согнется — не выпрямится.

Откуда они взялись, эти обры. Не было бы их, пожалуй, век дожил бы в мире и согласии. Ибо так заботился о них. Пусть не для всей земли Трояновой, для люда дулебского надежно добился покоя. Ибо если и посягал кто-то на антов, то шел не дальше Тиверской, Уличской или Полянской земли, когда и постигали беды, то постигали тех же тиверцев, полян, уличей и еще воинов-дулебов, которые шли на помощь своим соседям. Народ дулебский ни до него, ни при его, Добрита, памяти не знал чужих вторжений, как и опустошений, которые приносят вторжения. Так привык к покою, что потерял, пожалуй, и цену ему. Впрочем, так ли уж потерял. Беспечные есть его дулебы, это правда. Князя же своего вон как почитают за то, что хороший он, что умеет подавить в себе гордыню и встать выше гордыни, когда речь идет о мире и благодати. Прозвище дали свое вместо отчего — Добрит и тем нередко склоняют к ней — доброте. Не раз и не два сдерживал себя, советовал как старший другим князьям земли Трояновой: не будьте алчными, не рвитесь за чужим: будем твердо на том, что завещал нам праотец рода нашего — вещий Троян. Разве не она, доброта, брала верх и тогда, как он сдерживал князей союзных родов от соблазнов, и тогда, как его сдерживали: прислушайся к нашему слову, в нем есть смысл? Настояли: надо воспользоваться склонностью ромеев к миру и заключить с ними договор на мир и согласие — послушался и заключил; сказали: задави в себе соблазн, стань выше искушения — уйти вместе со склавинами за Дунай и сесть на землях ромеев — снова поступил, как хотели. Пошел на разлад со склавинами, но все-таки не соблазнился на тот самый наибольший из всех соблазнов — занять там, за Дунаем, плодоносную землю. Кто поведает теперь, чей вещий разум способен постичь, мудро или не мудро поступил? А пошел за Дунай, обры ударили бы в спину, и не пошел — тоже ударили. Единственная выгода — все-таки не в спину. Тогда пришлось бы молча обороняться, а теперь можно и спросить, не скрывая глаз: зачем делаете так? И не только обров, а и ромеев. Затем и зовет Мезамира: именно с ним начнет свой поход против прославленных недобрыми делами обров.

XX

Оснований для радости в Уличской земле было мало. Ополчению, которое приняло на себя нашествие татей с чужого края, повезло всего лишь сдержать их передовые сотни. За теми сотнями шла тьма. А тьме окольное ополчение бессильно преградить путь. Такую преграду мог выставить лишь князь.