Лихие. Смотрящий

— Петушья у тебя голова, — совершенно спокойно сказал я. — Я тебя сукой объявляю, Циркуль. Таких, как ты, в параше топить надо. Стукач мусорской!

Он не стал кричать и биться в истериках. И пустых угроз он тоже произносить не стал. Он бросился на меня со скоростью жалящей кобры, а я смотрел на это, как будто на замедленную съемку. Я видел, как из кармана достается нож, как из него лениво выдвигается лезвие, и как это лезвие летит мне в шею. А еще я очень неловко вскочил, споткнувшись об упавший стул, и понял, что не успеваю. И он это понял тоже, потому что на лице его появилась торжествующая улыбка, которая превратилась в удивленную гримасу. Выстрел я услышал чуть позже, когда Циркуль почти упал в мои объятия.

— От души, братан! — прохрипел я, видя, как Вахтанг прячет ствол в подмышечную кобуру. Тот ослепительно улыбнулся и чуть приподнял бокал с вином. Угощаю, мол. Шутник хренов.

Воры повскакали с мест, но тут же сели. Лица у всех спокойные, даже самую малость расслабленные.

— Ну что же, — Северянин весело прищурился, глядя на тело Циркуля. — Хлыст по ходу поторопился его сукой объявить. Но у меня к Хлысту претензий нет. И к Циркулю… ха-ха… тоже больше нет.

— У нас тоже, — кивнули остальные. — По делам Циркуля, он конченая сука и есть. Хлыст его торпед положил, вот и он и сдулся сразу. И к мусорам плакаться побежал. Мы за эту тему с лобненской братвой хорошо знаем. Подстава голимая.

— Тогда я Долгопрудное под себя заберу, — прочистил горло я. — И железный порядок там гарантирую. Только по взносу прошу отсрочку дать. Менты куда дороже шлюх обходятся. За пацанов меня выдоили насухо. Надо заново мясом обрастать.

Лакоба медленно качнул головой, и остальные возражать не стали. Что с боя взято, то свято. По всем понятиям я был прав. Торпеды вынесли тело Циркуля, пришла бабуля-уборщица, начала с каменным лицом затирать кровь на паркете. Я уже встал уходить, когда меня тормознули:

— Хлыст, не торопись, — Лакоба кивнул мне, чтобы я пересел ближе — Сейчас Тимофей приедет. Выступать будет.

— Тимофей?

— Шансонье. Не слыхал?

Пришлось пересаживаться, пить с ворами водку. Сначала за упокой, потом за здравие. Через полчаса появился невысокий, с фигурной бородкой на лице шансонье. Пока музыканты расставлялись на небольшой сцене, Тимофею сразу поднесли штрафную. И могу сказать, голос у него хуже не стал. По залу ресторана понеслось:

— Я куплю тебе дом у пруда, в Подмосковье, и тебя приведу в этот собственный дом!

Заведу голубей и с тобой, и с любовью мы посадим сирень под окном…

И почти сразу, без перерыва после Столыпинского вагона — Ушаночка:

— Бегут, стучат…

Бегут колесики гуськом.

Спешат, хотят

Пугнуть мальчишечку Сибирским холодком…

Ехал на воровскую сходку, а попал считай, на вечер культуры и творчества. Вот так и живем.

* * *

Основным активом Долгопрудненской братвы был аэропорт Шереметьево. И «презентовал» нам его «завхоз» Циркуля, — «просто Андреич». Пожилой бродяга, с несколькими ходками и весь в партаках. Пришел он сам, никто его не звал, и сразу обозначил свою цену. Косарь бакинских в месяц. Что было заоблачной ценой.

— Я забирал бабки с обеих терминалов, — пояснил Андреич. — Знаю там ситуевину. Директоров напряг. Хлыст, хочу сразу предупредить. Директора нам не друзья, суки конченные. Если будет шанс отложиться и сбежать под другую крышу, пусть даже ментовскую — так и сделают.

Братва смотрела на бродягу мрачно. Он никому не нравился, и все уже были к нему отрицательно настроены. Погоняло называть отказался, где чалился, тоже не прояснил. Ну и цена вопроса… Платить чужому штукарь, если можно поставить своего за пятьсот? Или даже меньше. Но тему свою Андреич знал туго.

— А с местными линейными ментами как отношения?

— Они ни во что не вмешиваются, если платить вовремя.

— Ладно, поехали, посмотрим на месте.

Аэропорт пока и близко не похож на тот Шарик, что был знаком каждому москвичу будущего, который привык гонять в Прагу на выходные просто, чтобы попить пивка. Ну, такой вот сложился стереотип о москвичах у людей, чью жизнь испортила прописка в ином регионе. Первый терминал был обычным советским аэропортом, рожденным каким-то конструктивистом без малейших проблесков фантазии. Простая стеклянная коробка, которая должна было символизировать нечто. Но она ничего не символизировала, у нее это не получалось. Коробка эта была забита толпами людей с баулами и чемоданами, матерящимися, дымящими сигаретами прямо в зале прилета и вылета.

На площади перед терминалом клубилась еще одна толпа. Правда, более специфическая.