Лиходолье

Музыкант торопливо проглотил остатки пирожка, отхлебнул воды из стоящего на краю лавки кувшина, по-простецки вытер рот рукавом и без того не слишком чистой рубашки и принялся одеваться. Тщательно, будто собираясь на орденский парад «первых голосов», а не в гости к змеедеве. Чистая, почти новая рубашка с вышитой на уголке воротника эмблемой, чуть вытертые на коленях штаны с кожаными накладками, походные сапоги. Бронзовый знак Ордена, который вернула ему Мия, вначале холодил грудь, а потом нагрелся и перестал ощущаться. Тяжелый пояс пришлось застегивать аж на две дырочки дальше, чем обычно, – отощал дудочник все-таки, пока шлялся по степи, да и проклятие едва последние силы не отобрало вместе с жизнью. И ведь это он еще немного оклемался и отъелся за те две недели неожиданного отдыха, что ему тут выпали.

Кошель с орденским инструментом занял свое привычное место на правом боку, на левом оказался короткий нож с широким острым лезвием. Волосы, отросшие ниже плеч и выгоревшие на жарком степном солнце, Вик зачесал в аккуратный гладкий хвост на затылке, перехватив его тонким кожаным шнурком. Перебросил через плечо короткий летний плащ, камзол кое-как сложил и убрал в значительно раздавшуюся походную сумку. Подобрал прислоненную к стене трость и окинул взглядом чистенькую гостиничную комнатку, едва заметно улыбнулся. Надо было, конечно, присесть на дорожку, но вот чует сердце – нет на это лишнего времени.

Викториан вышел за дверь, аккуратно прикрыв ее за собой, прошел по пустующему по случаю еще слишком раннего часа коридору через обеденный зал, в котором было уже душно и жарко, и выбрался на улицу. Ненадолго замер на пороге, вглядываясь в прозрачное синее небо, которое к полудню еще успеет раскалиться добела, и торопливо пошел по выглаженным миллионами шагов булыжникам в сторону района Третьего Кольца, где жила Змейка со своим железным ухажером. Интересно, успел ли он окончательно исцелить свои раны или возможности этого харлекина не так велики, как кажется?

Поворот, пересечь заполненную народом торговую площадь, свернуть в крохотный узкий переулочек, на удивление чистый и почти не загаженный, если не считать нескольких потемневших яблочных огрызков, по которым лениво ползали мушки.

Чувство балансирования над пропастью стало острее, и Вик невольно ускорил шаг, выходя на очередную улицу, широкую и многолюдную, вливаясь в поток прохожих и цепко вглядываясь в чужие, незнакомые лица. Сонные и бодрые, человеческие и не очень – все они выглядели странно обеспокоенными. Улица гудела, будто бы потревоженный улей, и дудочник понял природу этого беспокойства, только когда взгляд его зацепился за высокую, худощавую мужскую фигуру, идущую ему навстречу. Лицо прохожего, несмотря на надвигающуюся жару, наполовину было скрыто широкими полями потрепанной фетровой шляпы, узкие губы плотно, неприязненно сжаты, но дудочнику и этого было достаточно.

Каждый, кто хотя бы неделю проработал с Ризаром Одноруким в «связке», узнает его с первого взгляда. По походке, по презрительно-равнодушно поджатым губам, по шраму на подбородке. И гадать, кого выслеживает в Огнеце люто ненавидящий золотых шасс ганслингер, не приходилось.

Вот как знал, право слово!

Дудочник остановился, и сразу же кто-то врезался ему в спину, пробормотал что-то нелицеприятное и оттер плечом в сторону, обгоняя. Ровное течение людского потока нарушилось, Вик превратился в камень, который не слишком плотная толпа обтекала с двух сторон, то и дело толкая локтями и успевая одарить одним-двумя крепкими словечками. Надо бы Змейку предупредить – с Ризаром не договоришься, не объяснишь, что далеко не все шассы – кровожадные чудовища. Он из тех, кто сначала будет стрелять из своей адской пушки, способной пробить насквозь каменную кладку, а только затем задавать вопросы. Наверное. Но скорее всего, просто заберет очередной трофей.

Слева, совсем близко, раздался до ужаса знакомый звук – щелчок взводимого курка на револьвере ганслингера Вик уже никогда ни с чем не перепутает, – и дудочник, не раздумывая, метнулся в сторону, споткнулся о чью-то ногу и тяжело упал на мостовую, едва успев убрать руки, чтобы ненароком их не повредить. Плечо пронзило болью, но это неловкое падение, как оказалось, спасло ему жизнь – грянул выстрел, и над змееловом, роняя горячие хвостатые искры, с ревом пронеслось огненное облако, окутывающее «зажигательную» пулю.

Раздался громкий хлопок, запахло горелым, и рядом с музыкантом на камни шлепнулось безжизненное тело – вместо головы был обугленный остов шеи, заканчивающийся раздробленным позвонком.

Мгновение тишины было разорвано истошным женским воплем, который сразу же подхватили десятки голосов. Улица стремительно пустела, люди разбегались в разные стороны, скрывались в узких подворотнях и домах. Хлопали, закрываясь, ставни, гул людских голосов стремительно утихал в отдалении, а по булыжникам, подобно отрубленной голове, катился, подпрыгивая на неровностях, выроненный кем-то кочан капусты…