Лиходолье

Оказалось, что никак, потому как не было желающих умереть столь страшной смертью ради крупиц нового, бесценного для Ордена знания. Пусть всем послушникам еще на стадии обучения вдалбливали в юные еще головы, что, если с ними случится что-то страшное или непонятное, если после нападения неведомой твари они будут в относительно ясном сознании, то они обязаны предоставить в Орден отчет о произошедшем. Написать его чем угодно – пером на страницах полевого дневника, грифелем на тряпке, да хоть собственной кровью на стене, – и лишь потом сдохнуть с чувством выполненного долга. Именно так и в такой последовательности, но никак иначе. Впрочем, было одно исключение – если орденец превращался в живой труп, еще способный мыслить. В таком случае отчет можно было написать и после смерти. И глупой шуткой такое обязательство не было – более половины первичных сведений в бестиариях Ордена Змееловов добывались именно из посмертных дневников погибших. Тела находили не всегда, а вот записи – в трех случаях из четырех, потому как служители старались всегда оставлять рядом с дневником свой орденский знак или оружие, а уж опытному «первому голосу» не составляло труда найти как пропавший револьвер, так и зачарованный медальон с чеканной змеей.

Вику, как и другим «экскурсантам», зачитывали выдержки из этого дневника, а позже, когда Викториан стал действующим дудочником и «первым голосом», он сумел попасть в закрытую для послушников секцию орденской библиотеки и перечитать этот таинственный документ под бдительным наблюдением библиотекаря.

Первые страницы дневника не были особо примечательными – ганслингер делал наброски для будущего отчета, и именно там промелькнуло название деревни – Лихоборы, в которой ганслингер планировал остановиться на ночь. Чернила на следующих трех страницах оказались размазанными, поплывшими – сами странички, судя по всему, аккуратно разделили уже в библиотеке, проложили их тонкой папиросной бумагой, но восстановить текст так и не сумели, а вот дальше начинался уже тот самый пугающий бред.

Ганслингер писал о существе, которое было похоже на «человека в одежде с глубоким капюшоном, согнувшегося в поясе и бредущего, глядя в землю». Буквы прыгали, строчки наезжали одна на другую – было понятно, что у человека, писавшего их, очень сильно дрожали руки. И неудивительно. Дальше говорилось о том, как тяжело дышать, когда нос сросся со ртом. Что горячий полуденный ветер обжигает горло, а закрыть рот не получается, ведь это теперь лишь полая трубка, на конце которой торчат немногие уцелевшие зубы. Что было достаточно лишь взгляда на это «лихо», чтобы лицо поплыло, как воск расплавленной свечи, и застыло, обратившись в нелепую, уродливую морду нежизнеспособного чудовища. Боли не было совсем, даже когда он почувствовал, как сминается череп, выталкивая глазницы куда-то на лоб…

На последних страницах было накорябано что-то вроде завещания – просьба передать заработанное им на службе имущество незаконнорожденной дочери, живущей где-то в приморском городке недалеко от южного порта. Судя по тому, в каком виде было обнаружено тело, орденец, дописав последнюю строчку дневника, вложил между его страниц свой медальон, завернул в обрывок непромокаемого плаща и выбросил на обочине дороги. Сам добрел до ближайшего могильника и там уже застрелился из именного револьвера.

Честно говоря, Викториан надеялся никогда не попасть в эти проклятые места, где когда-то водилось такое… способное так люто и бесповоротно изуродовать человека, оставив ему жизнь и, что хуже, разум, чтобы успеть осознать, что именно с ним произошло, что за лихо стряслось. И вот поди ж ты – все-таки попал.

Дудочник скосил взгляд на шассу, которая пристраивала белую повязку на глаза, пряча сверкающее на солнце змеиное золото под льняной тканью. Выгоревшие с начала лета, неровно остриженные чуть ниже плеч, русые волосы топорщились на кончиках, отчего Мия немного смахивала на одуванчик. Впрочем, как он заметил, одна длинная косичка на затылке у шассы все-таки осталась – она тусклым золотом змеилась вдоль позвоночника, обвешанная всякой ерундой. Две монеты с дырочками, колокольчик, снятый, судя по всему, с одного из браслетов, с которыми Ясмия не расставалась ни днем ни ночью, какие-то красные бусинки и кожаный шнурок с каплей янтаря на кончике.