Лиходолье

Искра стоял, прислонившись к грубой стене у наглухо запертой двери небольшого «предбанничка», то и дело сжимая и разжимая кулаки. Змейка там, одна, в кольце из соли и горючего масла, слепая и не имеющая никакой другой защиты, кроме ромалийских побрякушек и посоха, доставшегося по наследству от человеческой наставницы. Зачем она полезла, какой бес дернул ее за язык, когда она пообещала людям встретиться с этим самым «злом», объясняя, что слепую неведомая нечисть не сможет заметить?! Не сможет, как же! А если это всего лишь очередное заблуждение, которым люди огородили свой слабенький разум от осознания того, что все усилия тщетны? Что любые предосторожности с наступлением темноты превращают их в стадо овец, загнанных в запертые хлева, которые не столько защищают, сколько приглушают жадность местных хозяев? Ведь в самом деле, если прирезать весь скот за одну ночь, пируя до отвала и удовлетворяя жажду убийства ради самого убийства, то завтра или послезавтра есть будет нечего. А когда еще сюда придут люди, чтобы волей-неволей поселиться в опустевших домах, понимая, что степь слишком велика, а день не так длинен, чтобы можно было убежать достаточно далеко из охотничьих угодий этих тварей?

Очень и очень нескоро.

Харлекин скрипнул зубами, чувствуя, как в глубине тела пульсирует управляющий блок, как все инстинкты настаивают, требуют, чтобы он начал действовать, чтобы перестал подпирать стену в этой треклятой опустевшей хижине и выбрался на волю, в ночную степь, туда, где находится его Змейка, его хозяйка, его золотая богиня.

Но был дан приказ – оставаться здесь, пока не позовут. Или, как он понял для себя, пока Змейке не будет грозить серьезная опасность. О том, что он это почувствует, как чувствовал уже неоднократно как дребезжащую от напряжения перетянутую струну, протянутую сквозь то, что заменяло железному оборотню сердце, Искра даже не сомневался. Боялся только одного – что зов придет слишком поздно, что даже вся сила и скорость не помогут успеть вовремя.

Впрочем, до сих пор он пока успевал. Много раз. Успеет и в этот, если будет на то необходимость.

Глухой удар в дверь раздался столь неожиданно, что харлекин, глубоко погруженный в свои мысли, вздрогнул, руки дернулись, обращаясь в металл, с тихим звоном столкнулись железные когти, увенчавшие пальцы. Тихий шорох где-то на крыше – и следом раздался странный тикающий звук, неестественный, непонятный. Будто бы над головой квакает неисправная механическая жаба, и из-за этой неисправности равномерное кваканье то и дело прерывается звонким бульканьем.

Шелест за спиной – будто бы ровнехонько за тем местом, где Искра прислонялся к стене, кто-то водит шершавыми лапами, очерчивая контур человеческой фигуры. В горле харлекина поневоле начало подниматься низкое, раздраженное рычание – больше всего ему сейчас хотелось перекинуться, дать ход боевой модификации, снести плотно запертую дверь и вырваться на волю. И там будь что будет – после загрядской подземной твари Искра не думал, что может столкнуться с чем-то более страшным. Раздражающим – да. Вынуждающим беспокоиться за шассу в слабом и хрупком человечьем теле – еще как да. Но не пугающим. Страх словно отсекся, ушел куда-то, остался позади вместе с тем незавершенным проектом, которым он был когда-то давно, до встречи со Змейкой и ее управляющим блоком.

Ш-ш-ш-шась!

Гул пламени Искра разобрал даже сквозь стену. И сразу следом за ним – бодрый, частый перезвон золотых колокольчиков на ромалийских браслетах. В степи звуки разносятся очень далеко, слышны четко и хорошо, и сейчас приятный металлический перелив умудрился заглушить даже кваканье-бульканье, раздававшееся уже со всех сторон, ото всех щелей, забитых тряпками и паклей.

Танцует. Танцует, как и собиралась, – в кольце из огня и соли, танцует старый, давно забытый большинством людей танец, на который, как рассказывала сама Змейка, в свое время выходила и нежить, и гораздо более пугающие и опасные создания. Ворожит этот танец, затягивает и манит каждого, кто не принадлежит к живущим под солнцем, а огненный круг вынуждает всех, кто собрался на звон колокольцев, держаться на почтительном расстоянии от плясуньи.

Что-то болезненно дернуло в груди, пошатнулось из стороны в сторону, будто бы кто-то вогнал харлекину в грудь острую заржавленную спицу и принялся неторопливо расширять рану.

«Искра!!»

Дверь из предбанника он все-таки снес, даже толком не заметив препятствия, на ходу сдирая одежду и оборачиваясь в существо, покрытое железными узорчатыми латами. Вылетел, выкатился во двор, туда, где от вытоптанной земли тянулись к темному ночному небу светло-зеленые от соли лепестки пламени.

Картина перед глазами как вспышка, намертво запечатлевшаяся в памяти.