Лихое время

Хобсов нацелил на путника револьвер.

– Раздэвайся, морда налымская!

– Э-э-эй, нельзя! – отступил на шаг бурят. – Однаха, шутить так нельзя!

– Те чо сказали, тарелка? – со спины занес перед глазами жертвы свой нож Гришка. – Живо! Сбрасывай шубу, унты!

– Э-э-эй… – Качая головой, бурят сел на землю, стянул унты, сбросил шубу. – Бери, если нада…

Михайлов быстро сбросил с ног старенькие валенки, залез в унты.

– Как раз, тыт-перетыт! Тепленькие, хы!

Хобсов подошел к посеревшему буряту, целя наганом в лицо, похлопал свободной рукой по карманам, груди, по поясу.

– Дэнгы давай, дэнгы!

– Так на, однаха, – вытащил из-за пояса маленький кошелек путник. Опасливо отойдя от него, Абдулка жадно расцепил тугие металлические шарики защелки. В кошельке и было-то, что десятка серебряной мелочью.

– Ах ты сабака! – раскраснелся от злости Хобсов.

– Погодь, – приказал Захар. – А ну-ка, прошарьте у него сани!

Гришка тут же кинулся к саням. Абдулка не пошел, волком глядел на бурята, скашивая глаза и на Жежко.

– Харош ыгрушкы с этым шакалам ыграт!

Жежко поднял из-за куста винтовку, засмеялся.

– Садись, итагла, молись, мать твою!

Слезы беззвучно покатились по темным скулам. Молодой бурят тихо опустился на снег, низко наклонил голову.

– Б-дах-х-х! Ах!!! А-ах!! А-а-ах!.. – оглушительно и звонко разнесся по округе, отдаваясь от сопок, винтовочный выстрел.

Пуля ударила жертву в спину и повалила на бок.

Злобно и нервно скалясь, два раза бахнул в тело из нагана Хобсов.

– Гриха, япона мать! Держи коня! Абдулка, гаси огонь, головни раскидай! – голос Жежко переходил в визг. – Абдулка, бери за руки энтот мешок, поволокли к кустам!

Труп они бросили в наполненную снегом рытвину, сверху закидали снегом еще.

– Теперь – быстро! В сани и – домой! Ну, кака пожива? – отрывисто бросал Жежко, у которого не выходило успокоить сбившееся дыхание, а потом и вовсе икота навалилась.

– Пожива… «Кака пожива»! – зло передразнил Захара Гришка и разочарованно выругался в полный голос. – Чо с него сняли – то и навар!

– Чо ты орешь, ик, как оглашенный! Коня с санями, ик, загоним – ого-го! Опять же, ик, вещички… Глянь, шуба баранья, ик, богатая, ткань-то добрая на покрытии, ик, шапка, ик, теплая… Э-э…не на наши головы… В продажу пустим, ик! Да что ж тако! Икота, икота, ик, сойди на Федо… ик…дота, с Федота на Я…ик… Я-якова, а с Якова – на всякого!..Ик!

– Унты не отдам, ходить буду! – набычился Михайлов.

– Ну и ходи, ик, дурень!

– Савсэм ты, Захарка, как курыца кудахчэт!

– Да заткнете вы, ик, суки, свою болтовню, ик, поносную!..

Убийцы лошадь Гомбоева на волю не отпускали. Забрав все вещи, они поехали в санях домой. Около двух часов дня прикатили к Жежко. До вечера пили. Лошадь стояла во дворе.

Вечером, в сумерках, Захар в санях отправился на Черновские Копи продавать бурятскую шубу и прочую рухлядь. Вскоре за ним следом пешедралом двинули, не выдержав ожидания и предвкушая новую выпивку, и Михайлов с Хобсовым. Когда они стали подходить к небольшому ложку, верстах в двух от Кадалинского зимовья, то услышали несколько выстрелов.

Перепуганная и махом протрезвевшая парочка ломанулась к линии железной дороги, а оттуда к станции Кадала. Но в условленном месте Захарки не оказалось. Еще больше перепугавшись, вернулись в дом Жежко около одиннадцати часов вечера.

Захар был уже там. Трясясь, бледный, как полотно, рассказал дружкам, что по пути на него напали четверо, стреляли, потому он бросил и лошадь с санями, и всё добро, что там лежало на продажу. Бежал с одним ножом, который они взяли с убитого бурята.

– Тьфу ты, да чё такое творится! До чего народ распоясался, мать вашу!.. – в сердцах матерился Гришка Михайлов. Уразуметь ситуацию, что вор у вора дубинку украл он не мог, но недалеким своим умишком понимал, что оказался дурак дураком, как и его подельники. Какие-то «воры в убытке»…

Если Хобсов и Михайлов выложили практически всё, как на духу, то Жежко упорствовал дольше других. Но Хобсов, тюрьмы поболе понюхав, пустился во все тяжкие: негласно показал, что им всем троим известно об ограблении и убийстве путевого обходчика Лосицкого, но все подробности знает Захар Жежко. Он, дескать, хотя, в том деле и не был, но встретил одного из своих многочисленных дружков-грабителей – некоего Мишку, ехавшего через Дальний вокзал с вещами, ограбленными у Лосицкого.

Бойцов сумел припереть Захарку в угол, взяв его на пушку:

– Надоело мне, парень, слушать твои сказки про больную маму и тебя безвинного. Каждый день твои похождения всплывают, новые и новые. Вот и Мишка, которого мы взяли по убийству Лосицкого, оказывается, хорошо тебя знает…

– Долгарь, сука! – закачался на табуретке, завывая, Захарка. – Начальник, все скажу!

Жежко пылал священной местью:

– Кто там все были, начальник, не знаю, но что Мишка Долгарь, то есть Долгарёв, бывший милиционер, кстати, да вы уже и так знаете… Этот был! А с ним Жеребцов Мишка из Засопочного. Там они награбленное и хранят, в Засопочном! Начальник, а что мне будет?..