Лихорадка

Клэр нахмурилась.

— Я не думаю, что этот ребенок умер естественной смертью, — тихо возразила она.

— Почему вы так решили?

Она протянула руку к настольной лампе и, включив ее, поднесла кость к свету.

— Вот, — показала она. — Под слоем земли это почти незаметно.

Линкольн полез в карман за очками — еще одно напоминание о прожитых годах, об ускользающей молодости. Наклонив голову, он попытался разглядеть то, что она показывала. Но только когда она аккуратно соскребла ногтем грязь, он увидел клиновидный надрез. Это был след топора.

2

Когда Уоррен Эмерсон наконец пришел в себя, он обнаружил, что лежит возле поленницы, а в глаза ему светит солнце. Последнее, что он помнил, — это полумрак, серебристый налет инея на траве и замерзшие комья земли. Он колол дрова — взмахивал топором и с удовольствием слушал отзвук удара, разносящийся в морозном воздухе. Сосну во дворе дома еще скрывала темнота.

Теперь солнце стояло над деревом, и это значило, что он пролежал на земле довольно долго — возможно, около часа, если судить по расположению светила на небе.

Уоррен медленно приподнялся и сел, его голова болела, как обычно в таких случаях. Руки и лицо занемели от холода; обе перчатки валялись в стороне. Он увидел лежавший рядом топор, лезвие было глубоко засажено в кленовое полено. Наколотые дрова — как раз на дневную растопку, — были разбросаны вокруг. Эти наблюдения, а потом и их осмысление заняли у него много времени. Соображать было трудно — разрозненные и оборванные мысли будто бы уныло тащились откуда-то издалека. Но Уоррен проявлял терпение, зная, что вскоре все встанет на свои места.

Он вышел из дома на рассвете, чтобы наколоть дров на день. Плоды его труда были разбросаны по двору. Он почти уже закончил работу, но стоило ему вонзить топор в последнее полено, как вдруг над ним сомкнулась темнота. Он упал прямо на дрова; наверное, поэтому они и разлетелись в разные стороны. Его нижнее белье было влажным; должно быть, он обмочился, как это всегда с ним случалось во время приступа. Оглядев свою одежду, он заметил мокрые пятна на джинсах.

А рубашка была в крови.

Он с трудом встал на ноги и, пошатываясь, медленно побрел к дому.

На кухне было жарко и душно от натопленной печи; ему стало не по себе, и, когда он дошел до ванной, перед глазами уже стояла мутная пелена. Он присел на побитую крышку унитаза, обхватил голову руками и стал ждать, пока рассеется туман в мозгу. Пришла кошка, потерлась о его икру и замяукала, требуя внимания. Уоррен потянулся к ней, и прикосновение к мягкой шерсти немного ободрило его.

Лицо постепенно обретало чувствительность, и он уже отчетливо ощущал пульсирующую боль в виске. Ухватившись за край раковины, он поднялся на ноги и посмотрел в зеркало. Над левым ухом седые волосы слиплись от крови. На щеке, словно краска, запеклась кровяная струйка. Он разглядывал собственное отражение в зеркале; шестьдесят шесть тяжелых зим, честная работа и одиночество изрезали его лицо глубокими морщинами. Его единственной собеседницей была кошка, которая сейчас мяукала в ногах, но не от нежности, а от голода. Он любил кошку; однажды ему предстоит оплакивать ее смерть и устраивать мрачные похороны, а потом тосковать по ночам, не слыша ее мурчания, но Уоррен не питал иллюзий насчет взаимности этой любви.

Он разделся, сняв поношенную окровавленную рубашку и пропитанные мочой джинсы. Раздевался он так же тщательно, как и работал, — аккуратно складывая одежду на крышку унитаза. Он включил душ и встал под воду, не дожидаясь, пока она нагреется; дискомфорт длился всего мгновение, и на фоне его холодной и неуютной жизни казался сущим пустяком. Он смыл кровь с волос, и свежую рану защипало от мыла. Должно быть, он повредил кожу головы, когда упал на поленницу. Ничего, заживет, как и все остальные раны. Уоррен Эмерсон был ходячим свидетельством прочности Рубцовых тканей.

Кошка возобновила свое мяуканье, как только он вышел из душа. Этот жалобный писк отчаяния невозможно было слушать, не испытывая чувства вины. Не одеваясь, он прошел на кухню, открыл банку «Фрискис» с кусочками курицы и ложкой наполнил миску Моны.

Радостно мурлыкнув, она набросилась на еду — теперь ей было все равно, дома хозяин или нет. Если бы не его умение работать консервным ножом, кошка не испытывала бы необходимости в его существовании.

Он пошел в спальню одеваться.

Когда-то это была комната его родителей; здесь до сих пор хранились их вещи. Кровать на пружинах, комод с медными ручками, на стенах фотографии в оловянных рамках. Застегивая рубашку, он задержал взгляд на одной из них — темноволосая девочка со смеющимися глазами. «Что сейчас делает Айрис? — подумал он, как делал это каждый день на протяжении всей своей жизни. — Вспоминает ли обо мне?» Взгляд переместился на другое фото. Это был их последний семейный портрет — улыбающаяся пухленькая мама и отец, скованно чувствовавший себя в костюме и галстуке. А вклинившийся между ними мальчик с зачесанными набок волосами — маленький Уоррен.