Лихорадка

Старуха поворачивает мою руку к свету и ахает при виде обручального кольца. Наверное, она никогда раньше не видела настоящего ювелирного изделия. Она кладет сигарету на край стола и берет мою ладонь обеими руками, рассматривая выгравированные на обручальном кольце виноградные лозы и цветы, которые Линден так часто изображал на проектах своих зданий, когда вспоминал обо мне. По его словам, они были выдуманными. В этом мире такие не цветут.

Я снова сжимаю кулак, опасаясь, как бы она не попыталась отнять у меня кольцо. Пусть то супружество и было подделкой, эта его крошечная часть принадлежит мне.

Мадам Солески еще секунду восхищенно рассматривает кольцо, а потом отпускает мою руку. Покопавшись в одном из ящиков бюро, она возвращается с бинтом — судя по виду, им уже не раз пользовались — и бутылочкой с прозрачной жидкостью. Она убирает водоросли и льет мне на рану эту жидкость, та жжется. Старуха наблюдает за мной в ожидании реакции, но я не желаю показывать ей, что чувствую. Тогда она умело перевязывает ладонь.

— Ты побила одного из моих парней, — говорит она. — Завтра у него будет фингал.

Плохо била. Раз все равно проиграла.

Мадам Солески щупает рукав моего свитера. Я пытаюсь вырваться, но она впивается пальцами мне в рану. Я не хочу, чтобы она меня трогала. Ни мое обручальное кольцо, ни этот свитер. Я представляю себе, как руки Дейдре вязали его для меня. Умелые, пронизанные ярко-синими венами, лишь мягкая кожа выдавала их юность. Эти руки умели превращать обычную воду в ванне в поистине волшебную или украшать вязаные вещи бриллиантами. Все, что делала Дейдре, несло на себе отпечаток мастерства. Я вспоминаю ее большие светло-карие глаза, мягкий мелодичный голос. И думаю о том, что больше никогда ее не увижу.

— Не снимай повязку, — предупреждает старуха, снова потянувшись за сигаретой и постукивая ею, чтобы стряхнуть пепел. — Будет жалко, если подхватишь заразу и потеряешь руку. У тебя такие изящные пальцы.

Я не вижу пареньков, несущих охрану у палатки, но слышу, как они переговариваются. Пистолет гораздо меньше ружья, которое хранилось у нас с братом в подвале, но если бы мне удалось его заполучить, я смогла бы с ним разобраться. Вопрос в том, насколько быстро? У остальных тоже может оказаться оружие. И я не могу бежать без Габриеля. Ведь я виновата в том, что он здесь оказался.

— Не заговариваешь первой, да, Златовласка? Мне это нравится. Наше дело — не разговоры.

— Я в вашем деле не участвую, — возражаю я.

— Неужели? — Старуха вскидывает подведенную бровь. — Вид у тебя такой, будто ты сбежала из какого-то другого заведения. Я могу обеспечить тебе безопасность. Это — моя территория.

Безопасность? Просто смешно. У меня ноют ребра и болит голова, что явно намекает на обратное. Однако я просто говорю:

— Мы немного заблудились, но если вы нас отпустите, мы двинемся дальше. Нас в Северной Каролине ждут родные.

Женщина хохочет и лениво затягивается сигаретой, не спуская с меня своих налитых кровью глаз.

— Сюда не попадают те, у кого есть родня. Пошли, я покажу тебе pi`ece de r'esistance.

Она произносит эти французские слова совершенно правильно. Ее сигарета прогорает, и она затаптывает ее туфлей на высоком каблуке, которая, похоже, на размер меньше, чем нужно.

Женщина выводит меня на улицу, и при ее приближении подростки, стоящие на часах, моментально прекращают смеяться. Один из них пытается поставить мне подножку, но я его обхожу.

— Вот мое царство, Златовласка, — говорит мадам. — Мои амурные аттракционы. Но ты, конечно, не знаешь слово «amour».

— «Любовь», — отвечаю я, с удовольствием глядя, как ее брови удивленно ползут вверх.

Иностранные языки сейчас забыты, но нам с братом редкостно повезло с родителями, которые ценили образованность. У нас не было шанса воспользоваться приобретенными знаниями, нам не предстояло стать лингвистами или исследователями новых земель, но эти знания наполняли наш разум, расцвечивали наши мечты. Иногда мы бегали вокруг дома, представляя, будто летаем на параплане над Алеутскими островами или пьем зеленый чай под цветущими сливами в Киото, а ночами щурились на звездную темноту и притворялись, будто видим соседние планеты.

— Посмотри на Венеру, — говорил брат. — Это лицо женщины с пылающими волосами.

Мы с ним втискивались в распахнутое окно, и я отвечала:

— Да-да, вижу! А по Марсу червяки расползаются.

Мадам обнимает меня за плечи и прижимает к себе. От нее пахнет увяданием и дымом.

— Ах, любовь! Вот чего лишился наш мир. Любви больше нет, только ее иллюзия. Именно она притягивает мужчин к моим девочкам. В ней-то все и дело.

— В чем именно? — уточняю я. — В любви или в иллюзии?