Лихорадка в квартале Маре

– Я смог поговорить с этими акробатами до драмы. Ваш муж с ней расстался. Он поехал за ней в Лондон, оттуда в Брюссель, опять вернулся в Лондон в ноябре прошлого года и, похоже, остался в Англии. Говорят, он влюбился в наездницу.

– Наверняка.

– Да. Я дам телеграмму моему осведомителю в Лондон (вот так брехня!) и буду держать вас в курсе.

Затем я проверил наличие у меня портрета Жакье («Извините меня за наездницу,– обратился к фотографии,– но живым надо что-то кушать»), потом долго смотрел на фото мисс Пирл, прежде чем положить в ящик стола, и двинулся на улицу Перль. Надо было выяснить кое-что у рабочих в плавильне Ларшо.

Их силуэты все так же вырисовывались на фоне пылающего горнила. Представляете себе: 1700 градусов! Как сказал тогда один из них: не стоит совать туда руку. При виде человека, который своим длинным черпаком снимал пену с дьявольской похлебки, кипящей в тиглях, я невольно подумал о черте за работой.

Без труда узнал имя и адрес несчастного, который свихнулся в ноябре прошлого года (Шарль Себастьен, улица Меслей), а также некоторые данные о его болезни и ее проявлениях. Оказалось, он боится огня. Да… для плавильщика не очень-то удачно. В этой профессии лучше быть пи-романом, чем пирофобом.

И я пошел на улицу Меслей.

* * *

Старушка отворившая мне дверь, была похожа на служанку мадам Жакье. Она оказалась ее сестрой.

– Месье Шарль Себастьен дома? -спросил я.

– Господи! Он здесь… да…

Я кивнул с понимающим видом.

– Здесь, но как бы отсутствует… знаю. Могу я войти?

Уже в квартире я выдал старушке импровизацию, которая не оставила в ней никаких сомнений насчет моего права осведомляться о состоянии душевнобольного, а также обследовать последнего. Я узнал, что Себастьен был госпитализирован в течение трех месяцев, затем, когда его бред кончился, был возвращен семье, то есть своей матери и тетке.

– Скажите, вы его у нас не заберете? – забеспокоилась тетка.– Знаете, он очень смирный… Ведь это не жизнь, когда близкий человек находится в психбольнице. Мы лезем из кожи вон, чтобы оставить его дома.

Я ее успокоил и попросил разрешения посмотреть на больного.

– Сюда, пожалуйста…

Она открыла дверь.

– Шарль, малыш, к тебе гость пришел…

Я вошел следом за ней в хорошо обставленную комнату и не без удивления констатировал наличие телевизора. Старушка это заметила.

– Мы беднее, чем кажемся, месье. В своем преклонном возрасте моя сестра вынуждена работать служанкой у бывшей хозяйки Шарля, она хорошая женщина, правда, немного того…

Она спохватилась и поднесла руку к своему беззубому рту.

– Да… короче говоря, все, что вы видите, и этот телевизор, было куплено в то время, когда он работал.

– Он был хорошим мастером?

– Отличным.

– Наверняка имел хорошее жалованье?

– Он часто работал в сверхурочные часы… Работал ночью.

– Да, да, конечно!

Эх ты, бедняга Себастьен! Сверхурочная работа! Больше тебе это не светит! И все же я не мог смотреть на него без боли в сердце. Сидя в кожаном кресле перед телевизором, он уставился неподвижными глазами в молочно светившийся экран. Это был хорошо сложенный тридцатипятилетний мужчина, но с волосами старика.

– Вы видите, какой он смирный,– пробормотала бедная женщина.

– Просто ангел.

Я вынул из кармана фотографию, подошел к ненормальному и тронул его за плечо.

– Я хотел бы поговорить с вами, Себастьен.

Он поглядел на меня и ничего не сказал.

Я резко сунул ему фото под нос.

– Жакье,– объявил я.

Он хрюкнул по-поросячьи. Настоящий маленький поросенок!

– Какое имя вы сказали?– спросила старушка, которая начала уже жалеть, что открыла мне дверь.

– Жакье. Фамилия его хозяйки или мужа его хозяйки.

Она грустно покачала головой.

– Не надо, месье,– упрекнула она меня.– Он не любит этого имени, а ведь хозяйка всегда так хорошо относилась к нему|

– Душевнобольные живут в своем, особом мире… Хорошо, думаю, что я могу идти. Вид у него спокойный…

– О! Он такой, месье… Такой! Не правда ли, Шарль, мой малыш, мой миленький, ты же всегда тихий?

Чтобы его приласкать, она повернулась ко мне спиной. Я сунул трубку в зубы и чиркнул спичкой.

– Боже мой! – закричала старуха, обернувшись ко мне.– Вы что, не знаете? Огонь… Огонь!

Больной съежился в своем кресле, как от удара электрическим током. На его лице появилось выражение дикого ужаса. Скрючив пальцы, он запустил их в седую шевелюру и завыл так, как воют над покойником.

* * *

Когда примерно в девять вечера того же дня я прибыл в дом на улице Ториньи, дверь мне открыла не жалкая мать Шарля Себастьена. Я вздохнул с облегчением. После утреннего спектакля у меня не было никакого желания очутиться в компании любого члена этой семьи. Итак, на мой звонок в дверь отозвалась не мадам Себастьен, а стандартного вида служанка, которую я уже раз видел в этих краях. Я напомнил ей свое имя, добавил, что у меня встреча с мадемуазель Одеттой, а если мадам Жакье находится в пределах досягаемости, то я не премину засвидетельствовать ей свое почтение. Даже сам месье Жан Марёй не смог бы сочинить лучше.

– Мадам ушла,– сказала старушка. (Как кстати!) – Что же касается мадемуазель, то она в своей комнате. (Опять очень кстати!)