Лики Богов (СИ)

— Пойми же, Умила, — говорил он, — мы здесь нужны. Весть о нападении на Камул вмиг по всей округе разлетится, так недолго и кочевников ждать. На кого город оставим?

— Прав ты, Баровит, — кивнула девушка, — одна пойду.

— Умом тронулась? — нахмурился витязь. — Не пущу тебя! Ты теперича меня слушать должна.

— Ну да, — ухмыльнулась она, — ты же теперича воевода… теперича я тебе служу.

Зорька вздохнул, посмотрел в её глаза и, проведя рукой по золотистым волнам, сказал:

— Ты же знаешь, что я люблю тебя, Умила. Благословение твоего отца я давно уже получил, выходи за меня… Заживём с тобой дружно, детей нарожаем, хватит с тебя горя уже.

Слова его тронули израненное сердце, заставив колотиться неудержимо в груди. Умила ждала их ещё, когда ладьи лёгкие мчались по волнам Танаиса, приближая дружину к родным домам. Ждала, когда быстрые кони втаптывали сочную траву в мягкие тела извилистых дорог, бегущих из Кинсайя в Камул. Одним лишь Богам было ведомо, как желала омуженка сдаться в этот миг… будь всё по-другому. Но осознание грядущей на всю Тархтарию беды заставило её сделать иной выбор. Умила спрятала все свои чувства глубоко в сердце, обратив его в камень, обдала парня холодом своих озёр и чётко сказала ему прямо в лицо:

— Не пойду за тебя.

— Почему? — в кой раз спросил витязь.

— Я не люблю тебя, — соврала девушка и пошла прочь.

— Не верю тебе, — сказал он, ухватив её за руку.

— Радмила с тебя давно глаз не сводит, — спокойно проговорила омуженка, — хорошей женой тебе станет. Не трать на меня время.

Умила вывернула из захвата руку и канула в лабиринте дворов. Воевода смотрел ей вслед, боль сковывала его душу.

— Мне не нужна Радмила, — прошептал он.

Розовато-красным дымом, окутывая своими клубами светлеющее небо, цепляясь за заломленные над зелёными головами деревьев ветви, нависая над высокими курганами павших воинов, укрытых траурной вуалью утренней дымки, поднималась заря. Тихий цокот копыт нарушал царившую здесь тишину, тонкие пальцы сжимали узды, а опустевшие глаза желали ещё раз увидеть горсти прошлой счастливой жизни.

В этом тумане Умила разглядела женский силуэт возле кургана брата, знакомый голос что-то лепетал, вызывая в душе омуженки нехорошее предчувствие.

— Я пойду за тобой, куда угодно, даже к Маре, — донеслось до слуха воительницы.

Умила разжала хватку и со всех ног бросилась к призрачной тени. Она видела как матовый клинок приближается к груди брюнетки. Крепкие руки обхватили нож и не дали ему коснуться тонкой кожи, но синеглазая не собиралась сдаваться и отчаянно давила на рукоять.

— Остановись, Любава, — молила Умила, — ты не встретишься с ним, если убьёшь себя!

— Здесь я его тоже не встречу, — прошипела чернявая. — Как мне жить без него?

— Так же как и мне, — прорычала омуженка, вывернув нож из цепких девичьих рук. — Родителей своих пожалей, двоих детей они уже схоронили, ты у них одна осталась.

Любава закрыла лицо руками, уткнулась лбом в плечо Умилы и разрыдалась. Златовласая обняла её, спрятала нож в сапог и заговорила:

— Ты ещё сможешь встретить его в этом мире. Ты красивая, молодая девка, выйдешь замуж, родишь ребёнка, Волот в нём переродиться сможет.

Девушка отстранилась от воительницы, заглянула в холодные озёра её глаз.

— Замуж? Зачем? Я и так замужем, — возмутилась она и указала рукой на курган. — Вот мой муж! Нас Боги благословили. Другого мужа мне не надо.

Тонкие белые пальцы вцепились в плечи омуженки, большие синие глаза смотрели в самую душу:

— Умила, ты его сестра, его кровь! Вы с Баровитом друг друга любите, это все знают. Вы можете быть вместе, у вас всё впереди. Выходи за него, роди детей, я их племянниками назову, будет меня хоть что-то в этом мире держать…

Любава осеклась и перевела взгляд с бегущих по щекам воительницы солёных капель на свои пальцы, упирающиеся в холодные стальные кольца:

— Умила, почему на тебе кольчуга?.. Зачем тебе конь? Ты куда собралась?

— Послушай меня, сестрица, — ласково сказала девушка, стерев с лица хрустальные бусинки утраченного счастья, так ярко нарисованного Любавой, — я должна нагнать Асила и ордынцев…

— Нет! — пискнула чернявая. — Останься, Умила! Я умоляю тебя, на верную смерть же идёшь!

— Любава, — вкрадчиво говорила омуженка, положив ладони за щёки «сестры», — я должна понять, почему они убили моего отца и брата, почему они вообще на нас напали? Подумай — наш город разорили, наших любимых убили, миряне тоже пострадали, и всё это не от осман, не от ариманов, не от псов с крестами на груди, а от своих же — от славян, от таких же тархтар как и мы с тобой. Почему? Если я не пойму этого, то многие города Трахтарии того же горя хлебнут. Никто не ждёт этого, Любава, все устали от войны, все победу празднуют, я предупредить их должна.

— Вернись, я прошу тебя, вернись домой живая, — пролепетала синеглазая, выпуская воительницу из рук.

— Кстати, на счёт дома, — улыбнулась Умила, — терем теперь твой, Баровит вам переехать поможет. Он там всё знает, всё тебе покажет и расскажет, обживайтесь и ждите меня.

Омуженка поцеловала Любаву в лоб, запрыгнула на коня и погнала его к лесу.