Лики контакта

Она изрядно меня разозлила. И я уже готов был дать достойный отпор юной велосипедистке, вздумавшей наезжать на «КамАЗ», когда на память мне пришли огромные книжные шкафы ее матери, до известной степени объяснявшие интерес дерзкой отроковицы к печатному слову.

Интересы Клавдии Парфеновны были весьма разнообразны. В застекленных, сделанных на заказ шкафах стояли собрания сочинений отечественных и зарубежных классиков, Библиотека мировой литературы, Большая советская энциклопедия, Медицинская энциклопедия, Толковая Библия, Талмуд, Коран в великолепной сине-зеленой, тисненной золотом обложке и тьма-тьмущая всевозможных словарей: морской, экономический, международного права; словарь атеиста и агронома, машиниста, слесаря-сантехника и младшего помощника старшего ассенизатора. Наряду с этим целый шкаф был отведен книгам, посвященным исключительно оккультным наукам. Книгам, о которых мне доводилось только слышать: о малоизвестных религиозных культах, о странных верованиях и еще более странных фактах, необъяснимых современной наукой. Наряду с альбомами, заполненными вырезками из газет и журналов, иметь которые пристало профессору с мировым именем, а не безвестной гадалке, я обнаружил у нее дореволюционное издание «Молота ведьм», «О демоническом» Синистрари, «Жития магов» Эвиапиуса, «О природе демонов» Анания, «Полет Сатаны» Стампы, «Слово о колдунах» Буже, а также рукопись некоего сочинения Олауса Магнуса в черном переплете из гладкой кожи — по словам Клавдии Парфеновны, человеческой. Мать Яны, явно гордясь своей коллекцией, показывала мне распечатки немецких, французских и английских книг, о существовании которых я даже не подозревал, то есть был абсолютно уверен, что они являются выдумкой мистически настроенных фантастов. Например, «Некрономикон» сумасшедшего араба Абдула Альхазреда, который, кстати сказать, неоднократно упоминается Лавкрафтом и Дарлетом, зловещий том «De Vennis Mysteriis» доктора Людвига Принна, ужасное сочинение графа д'Эрлетта «Cultes des Goules», проклятая книга фон Юнтца «Unaussprechlichen Kulten» и его же «Безымянные культы». Книга эта, между прочим, получила название «Черной» из-за ее мрачного содержания.

Как-то, набравшись наглости, я попросил у Клавдии Парфеновны почитать что-нибудь этакое, когда она демонстрировала мне отрывки жуткой «Книги Эйбона», пропитанные, по ее словам, ужасом «Пнакотй-ческие Рукописи», «Текст Р'лаи» и книгу почтенного Уорда Филлипса «Тауматургические Чудеса в Ново-Английском Ханаане». На что Клавдия Парфеновна, рассмеявшись, заверила меня, что пословица «Меньше будешь знать — крепче будешь спать» как нельзя более относится к знаниям, содержащимся в этих распечатках, о коих непосвященным в некоторые области человеческих знаний ведать противопоказано. Если то же самое она говорила Яне, нет ничего удивительного в том, что та перечитала всю ее библиотеку и приставала ко мне со своими дурацкими расспросами.

— О чем, по-твоему, мне надобно писать? — в свою очередь спросил я у настырной девицы. — В оккультных науках я ни бельмеса не смыслю. Остаются женские романы, детективы, фантастика.

— M-да… — с сожалением в голосе изрекла Яна. — Неужели у людей нет больше проблем, о которых стоило бы призадуматься умному человеку? Неужели до вторжения фишфрогов жизнь была столь безоблачна и ничто не царапало твою душу?

Я вынужден был признать, что она все-таки умная девчонка. Или начитанная. Потому что про «царапало душу» было сказано точно. Про то, что не царапает, не то что писать — говорить скучно. Хотя, с другой стороны, пиши, говори, пой, кричи благим матом — что от этого изменится? Байка про то, что «однажды мир прогнется под нас» — такая же ложь, как утверждение, будто некое поколение русских выбрало пепси.

Почему бы нам, впрочем, было и не поговорить на отвлеченные темы под умиротворяющее гудение огня в Печи, под крепко заваренный чай и сгущающиеся с каждой минутой лиловые, бархатистые сумерки?

— О том, что царапает душу, пишут и журналисты. Хотя такие, «проблемные», статьи давно вышли из моды. Равно как и умные книги. Коль скоро общественная значимость искусства уверенно сходит на нет, ему остается только развлекательная функция. Публика хочет, чтобы ей щекотали нервы, а не царапали души. Князя Мышкина заменили акулы-мегаладоны и парки юрского периода. Но писать о них романы вряд ли более достойно, чем статьи о древних цивилизациях, экстрасенсах и всевозможных аномалиях, которые печатает «ЧАД».

— Очень удобная отговорка! — фыркнула Яна, вызывающе звякая ложечкой о стенки чашки. — О закате искусства говорили во все времена. Особенно громко те, кто занимался прибыльной поденщиной. Всякие там Эжены Сю и Понсоны дю Террайли.

— При желании в этот же ряд можно поставить и Александра Дюма, — заметил я. — Но ведь об этом же писал в середине прошлого века Кафка, который, по мнению критиков, поденщиной не занимался.

— Что-то не припомню! — заявила Яна с таким видом, будто ее незнание Кафки являлось веским аргументом.