Лики любви

Она молода. Ей от двадцати до двадцати четырех. Она красива, как может быть красива женщина в ее возрасте. Но это не дает нам возможности увидеть ее как жизнь в самой себе, как ту систему, про которую я уже имел смелость упомянуть. Я смотрю на нее, и понимаю (о, не спеши винить меня за чересчур логическое мышление – в данном случае я не анализирую, я просто наблюдаю, в то время как ты, мой милый читатель, обыкновенным образом рассматриваешь), так вот, я понимаю, что сейчас как раз то редкостное и необыкновенно ценное мгновение, когда она представляет собой уникальную картину, которую мы, городские жители, можем наблюдать: в ее движениях нет ни малейшей тени стеснения и неловкости. Они парят, и в этом полете они свободны. Она творит их, но вот взмах руки, поворот шеи, наклон головы, и они ей больше не принадлежат. Что до самой героини, она расслаблена и ведет себя естественно, не боясь при этом выглядеть некрасивой (ибо в большинстве случаев красоту человечества созидает мысль о том, что за ними наблюдают). Но подойдем поближе к нашей героине. Ты захочешь увидеть ее лицо, и тут я должен уступить, ибо наблюдая лицо человека впервые, в то время как мы еще не успели провести первую вступительную беседу, в то время, как мы не знаем ничего об обладателе этого лица, именно тогда наше впечатление будем принадлежать только нам, а не обществу, принципами и заповедями которого мы были взращены.

Ее лицо. У нее яркое лицо. Оно не просто красиво, оно – самоцельная система. Оно привлекает к себе внимание, тем самым выделяясь из бесчисленного парада лиц, который мы (рано или поздно осознание этого должно снизойти до каждого) устаем наблюдать. У нее вдумчивые глаза темно-синего цвета, нечетко очерченные губы и пшеничного цвета волосы. В их цвете есть что-то неуловимое и зыбкое. Когда вам хочется назвать ее блондинкой, вы вдруг обнаруживаете, что для блондинки ее волосы недостаточно светлы. Возможно, пепельной блондинкой. Но цвет ее волос гораздо теплее, нежели безликий серо-серебристый цвет пепла.

Итак, оставим наши бессмысленные поиски нужного слова, ввиду того что дорога, на которую мы столь неаккуратно свернули, заведомо была ложной. Почему, спросишь ты. Дело в том, что когда мы даем женщине столь благозвучное определение, как-то: блондинка, брюнетка или звучащее на французский манер шатенка, мы nolens volens1 записываем женщину в какую-то категорию, преуменьшая тем самым ее индивидуальность (блондинки тоже бывают разными) и превознося до невероятного силу предрассудков (ах, если бы вы знали, как мне хотелось избежать их в моем повествовании).

Дав тебе следующее описание ее внешности, мне бы не хотелось больше останавливаться на ее лице, иначе я был бы одним из тех людей (мы не будем называть имена), кто возвел красоту лица в культ, напрочь забыв о красоте души. Утолив в какой-то степени твою жажду познания (не забудь, мой милый читатель, я по первой твоей просьбе описать лицо нашей героини беспрекословно ее исполнил, возможно, даже более, чем следовало бы), мне бы хотелось перейти к ее имени: nomen est omen2. Она относится к тем людям, родители которых наградили благозвучным сочетанием имени и фамилии. Она всегда произносила их громко и отчетливо, и каждый раз испытывала чувство гордости, ибо услышав это, вы поймете, что это звучит гордо. Имя нашей героини – Ева Полонски.