Лики России (От иконы до картины). Избранные очерки о русском искусстве и русских художниках Х-ХХ вв.

Нет, конечно, картина о настроениях, распространённых в русском обществе рубежа веков. Состояние это я назвал бы «протяжённостью полуобречённости», – он не поднял головы, чтобы попрощаться, она не повернулась ещё раз, чтобы поймать его взгляд. Простой сюжет. Но лишь гению доступно передать протяжённость во времени. Конечно же, – отражение конкретных судеб. И в то же время – лейтмотив душевных переживаний думающих и тонко чувствующих людей, современников художника.

Но удовлетворения от сделанного нет. Несовершенство! Вот у Пюви де Шаванна – «Живопись – музыка». А он, Мусатов, лишь ловит её отдельные нотки. А мелодия улетает от него.

Он ищет гармонию. Вот почему большой эскиз под названием «Ноктюрн» постепенно перерастает в картину под названием «Гармония». Название пришло сразу, а вот сама гармония уходила. Законченной в мае 1900 г. картиной Мусатов остаётся недоволен. Мысль, образ, музыка, цвет, – все в гармонии. Гармония и во взаимоотношениях персонажей. Во всяком случае, в них, нет недоговорённости, разлома. Осенью 1900 г. он завершает второй вариант картины.

Ещё одно подтверждение того, что в старинных мотивах люди душевной организации Мусатова в те годы искали «оазис красоты». В одном из писем другу живописец признаётся: «Я старался выразить идею гармонии. А кругом меня все диссонансы, от которых я нигде не могу скрыться…»

Критики, однако ж, холодно встретили его «Гармонию».

А искусствоведы спустя годы отметят: именно с «Гармонии» впервые появилось «мусатов-ское письмо», которому подражали не одно поколение русских художников.

Именно с «Гармонии» началась его работа над большим полотном «Весна», которое он напишет в 1901 г.

И с картины «За вышиванием»: на деревянной веранде флигеля Елена Мусатова над пяльцами на фоне зелёно-золотистой листвы. Чудный женский образ, продолженный в «Весне».

В «Весне» удивительно гармонично переплелись два мусатовских мотива – «осенний» и «весенний», создавая в результате мелодию, выражающую сложное, трудноуловимое переходное состояние человеческой души.

Музыка, живопись, поэзия. В творчестве Мусатова они почти не разделимы. Часто его работы перекликаются со строфами Фета, затем – все чаще, – Бальмонта. Это из А. Блока: «Когда слушаешь Бальмонта, – всегда слушаешь весну». И Мусатов пишет о том же, – о «весеннем аромате», о «женственном начале» бальмонтовской поэзии. И весенние мотивы у Бальмонта и Мусатова перекликаются. А вот «Последний луг» – это и название дивной акварели Борисова-Мусатова, и – стихов Бальмонта. Стихи были впервые опубликованы в журнале «Книжки недели» в 1899 г., акварель родилась в 1901 г.

В одном из писем он замечает: «Мне уже не нужен Париж…» В том плане, что не нужен как источник вдохновения, как мотив, как воспоминания о школе Пюви де Шаванна или Милле. После «Гармонии» в тревожном сердце мастера рождается гармония идеи и школы. Гармония прошлого и настоящего. Нет только гармонии в «сердечной» жизни. Письма Мусатова, которые по его завещанию и по указанию его друга можно было вскрыть лишь после 1945 г., свидетельствуют о ещё одной попытке художника обрести полную гармонию. Это письма к семье Корнеевых.

С сыном купца Фёдором Корнеевым Мусатов давно знаком. Академию художеств тот закончил по батальному классу, брал заказы на портреты, с 1903 г. преподавал в Боголюбовском рисовальном училище.

Женат он был на дочери (хотя и побочной) местного воротилы Очкина, что никак не сказалось ни на её прелестном внешнем виде, ни на романтичности натуры. Изящная, образованная, с царственной походкой и изысканными манерами, – всё в ней было столь царственно, что казалось, она была рождена стать музой художника. Не такого реалиста, как Фёдор Корнеев, посадивший её за прилавок открытого им магазинчика – торговать открытками и репродукциями. А такого романтика и эстета, как Мусатов.

Надеется ли он на ответное чувство?

Возможно, в глубине души, – да.

«Только я могу быть вашим Леонардо, Боттичелли, вашим поэтом».

И снова в памяти строки Эдмона Ростана, и снова образ Сирано де Бержерака, влюблённого, верного и…отвергнутого.

Даже здоровому, сильному, уверенному в себе встретить лукаво-равнодушное, кокетливо-и-роничное отношение в ответ на искренность чувств, – непросто. Сирано – счастливчик. Горб – не нос с горбинкой. Больно.

«Во мне кровь плебейская, но душа принца», – пишет он ей.

Ответной любви не рождается, а в дружбу любовь переходит так мучительно трудно.

Боль безответной любви сгладилась, а сладость – осталась.

На большой пастели «Романс» в декабре 1901 г. он напишет внизу «Посвящаю Ольге Григорьевне Корнеевой. Выражение душевной красоты, чувство искренности есть удел немногих».

Противоречия сгладились, след разлада в душе остался.

В поисках гармонии он так больно ударился о дисгармонию, которой в жизни, увы, значительно больше.

«Я был около вас так близко. И так далеки были мы друг от друга».