Лики русской святости

Церковь и монашество как ее часть проповедовали одну цель. Разница состояла в том, что монахи делали это самым наглядным образом, не только словом, но и делом, решительным и радикальным. А это не могло не раздражать тогдашнюю общественность, не слишком глубоко пока воцерковленную, пользовавшуюся у приходских священников большими послаблениями на исповеди. Даже просто следовать заповедям и обуздывать себя еще немногие умели. О более тонких моментах никто и не задумывался. Ну как могло князю, к примеру, прийти в голову отменить кривлянье скоморохов и гусли «вещего Бояна» на пирах? (А ведь песельники, вроде знаменитого Бояна, были неразрывно связаны с языческой традицией и считались «Дажьбожьими внуками», людьми, знающимися с богами и умеющими волхвовать.) Никто из иерархов Церкви к такому и не призывал. И только Феодосий Печерский, позванный в княжий терем, кротким словом убедил князя Святослава Ярославича задуматься: а так ли весело будет на том свете?

Князья любили своих монахов. Даровали обителям земли, села, звали иноков на обеды, почитали. Святослав Черниговский мучился черной завистью к брату Изяславу Киевскому, что в его земле живут такие светочи духа – Антоний и Феодосий, и в конце концов нашел простой выход: выгнал старшего брата, сам стал княжить в Киеве. Но и князьям несговорчивые подвижники, особенно печерские, становились порой поперек горла. Испытали на себе княжий гнев и Антоний, и игумен Феодосий – ибо удумали, каждый в свое время, перечить власти, укорять и увещевать, наставляя на путь истины и справедливости. Печерские отцы считали это своей первейшей обязанностью в отношении отринутого ими мира. «Подобает нам обличать вас и говорить о спасении души. А вам до́лжно послушáть это», – говорил игумен Феодосий князю. В миру живут люди, и о них нужна духовная забота – как о сильных мира сего, так и о слабых.

Социальное служение, начатое Печерским монастырем в игуменство Феодосия, приобретает совершенно непривычные, даже неслыханные для человека того времени формы. Это, во-первых, упомянутое укорение власть имущих – от сборщиков налогов и судей до князей, попытки пресечь или хотя бы ограничить их произвол. Для самих духовных отцов это далеко не всегда было безопасным делом. Игумен Иоанн, к примеру, в 1090-х годах поплатился изгнанием на несколько лет за обличительные речи в адрес князя Святополка Изяславича, большого, надо сказать, безобразника, открыто разбойничавшего с боярами в своем же Киеве. Прежде, до печерских монахов, критиковать действия князя никто не рисковал. Князя могли изгнать во время мятежа, расправиться с его дружинниками, пограбить княжий и боярские дворы – но не обличать открыто. Печерские же отцы не страшились мести сильных мира сего – ибо для них претерпеть безвинно хулу и кару от земных начальников значило приблизиться к Христу.

Во-вторых, служение монастыря миру принимало форму чудотворений, гораздо более удивительных, чем кудесничанье волхвов-язычников, еще забредавших порой в Киев и стращавших народ. Как писал историк XIX века, «жизнь для Бога до готовности умереть за Него открыла над Печерским монастырем небо и наполнила его жизнь сверхъестественным. Там чудеса, там изгоняют бесов, умножают хлеб и мед, исцеляют больных, пророчествуют, туда сходят ангелы… Словом, Печерский монастырь в сознании современников стал “подобен небеси”». Прохор Лебедник во время голода превращает лебеду в хлеб, а когда в городе не стало соли – делает ее из пепла и раздает всё это приходящим к нему. Иконописец Алипий излечивает прокаженного своими красками. Марк Гробокопатель, хотя и не знается с миром, живя постоянно под землей, – тоже в своем роде «уникум» по части чудес: его слушаются мертвые, воскресают на время, пока не готова могила, сами возливают на себя погребальный елей.

Неудивительно, что киевляне шли в монастырь со своими проблемами, попутно меняя мнение о монахах, прежде, быть может, вовсе нелицеприятное. Или, может статься, в глубине души оставаясь при своих старых убеждениях.

Об отношении мирян к этой категории духовенства – монахам – уже во второй половине XII века, через сто лет после Феодосия Печерского, свидетельствовал, живописуя, Кирилл Туровский, яркий проповедник того времени. «…А последняя нищеты житье (монашеское. – Н. И.) – сиречь от белоризец (не монахов, мирян. – Н. И.) осужденье, досады и укоризна, хулы и посмехи, опытания, не бо тако мнят, яко Богу работающа мнихи, но акы прелестники и свою погублеша душу». Иными словами, в монахах видели лицемеров, притворщиков и соблазненных сатаной бездельников. Укоряли их в том, что они не Богу угождают, а гордыню тешат и тем свою душу губят. Даже самому Феодосию пришлось однажды выслушать подобную укоризну в свой адрес. Поздно ночью он возвращался на телеге от князя Изяслава, и возница решил с пассажиром не церемониться: «Черноризец! Ты всякий день без дела, а я наработался. Вот что сделаем: я лягу в телегу, а ты можешь и на коне ехать». Блаженный Феодосий смиренно подчинился.