Лики Срединного царства. Занимательные и познавательные сюжеты средневековой истории Китая

Как и Сюанье, Хунли покровительствовал художникам, их было много при дворе. Среди них европейский миссионер иезуит Джузеппе Кастильоне, писавший стилизованные портреты императора. Иезуиты служили архитекторами и художниками при создании павильонов, зданий, парков и фонтанов в итальянском стиле в летней резиденции Юаньминьюань. Именно при Хунли этот дворцово-парковый комплекс приобрел законченный и роскошный облик. Богдохан сам рисовал посредственные картины в традиционном духе и, как подражатель одного из стилей каллиграфии, занимался этим чисто китайским видом искусства. Кроме того, как крупнейший в стране меценат, он собрал огромную коллекцию живописи и каллиграфии. Император увлекался музыкой и театром, поощрял искусство фарфора, перегородчатой эмали, резьбы по нефриту и слоновой кости.

Хунли считал гуманность одной из высших своих добродетелей. Между тем для него ничего не значили десятки и сотни тысяч загубленных жизней. На его совести истребление огромных масс людей. Так, при подавлении восстания народности мяо в 1735–1736 годах погибло около 500 тысяч человек, а при покорении Джунгарии по его приказу было вырезано без малого 600 тысяч. Гекатомбы трупов стали своего рода памятниками императорской «гуманности». Противники и мятежники воспринимались им как недостойные существования нарушители высшей, установленной Небом гармонии с ее венцом в лице самого Хунли.

Поразительная жестокость к врагу, повышенная страсть карать ослушников, тяга к мучительным казням, стремление внушать не просто страх, а панический ужас были в духе Хунли. Он любил назначать самые изощренные пытки, любил вселять страх в подданных и «варваров», живущих в пределах империи.

Как всякий восточный деспот, Хунли делил всех людей на две категории — на подвластных ему подданных и иностранцев. С первыми он был высокомерен, требователен и жесток, властен и немногословен. Исключение составляли «знаменные», то есть высшее сословие завоевателей, прежде всего маньчжуры, — их он всячески опекал. В глазах же иностранцев — «заморских варваров» — европейцев и азиатских «данников», приезжавших на поклон в Пекин, Хунли выглядел иначе. С ними он разыгрывал роль великого властелина, но скромного человека и простого в обиходе мудреца, могущественного завоевателя, но гуманного интеллектуала и внимательного собеседника, образцового конфуцианского правителя, но радушного, щедрого и заботливого к гостям хозяина.

С европейцами он держался без обычного высокомерия, говорил без чванства, умело подчеркивал свою образованность, то и дело цитируя изречения древних мудрецов и максимы из классических сочинений. Хунли мог себе позволить на неофициальном портрете выглядеть добрым, простодушным и улыбчивым стариком и в то же время хотел, чтобы его изображали в виде Будды.

Хотя Хунли жил в сказочной роскоши, его алчность не знала границ, он мог отобрать у богатых купцов серебро, у своих прислужников-скопцов — накопленное ими богатство. Когда повстанцы секты «Белого Лотоса» начали наступление, создав угрозу столичной провинции и Пекину, Хунли поспешил вывезти свои богатства в Маньчжурию, где они были закопаны на дне специально отведенной в сторону реки, после чего воду вновь пустили по старому руслу. Когда же дело касалось любимца Хэшэня, щедрость императора не знала границ. Этого фаворита старый богдохан осыпал богатствами, построил для него огромный и роскошный дворец.

Копируя своего деда, Хунли много путешествовал по стране. Так, с 1751 по 1784 год он совершил шесть поездок в провинции бассейна Янцзы, а кроме того, путешествовал по Северному Китаю и Маньчжурии. Все эти вояжи были крайне разорительны для казны. Как и Сюанье, Хунли безумно любил охоту верхом, когда в огромных императорских охотничьих угодьях в Жэхэ сотни и тысячи загонщиков «поднимали» зайцев, лисиц, оленей, антилоп, волков и кабанов, сгоняя их в центр облавы — под стрелы, копье и аркебузу богдохана. Хунли был хорошим наездником, метким стрелком, необычайно крепким и здоровым человеком. До глубокой старости он сохранял бодрость и работоспособность. Так, за два года до смерти, в 86 лет, он еще выезжал на охоту верхом. Вплоть до последнего своего часа он читал и писал как обычно. Его долголетие во многом объяснялось строгим распорядком дня, никогда не изменяемым. Вставал он в 9 часов утра и после длившегося почти час завтрака садился за деловые бумаги в своем кабинете в палате Янсиньдянь. После часового обеда читал, писал стихи, рисовал. Перед сном следовал легкий ужин.