Ликуя и скорбя

Означал он вот что. Из-за леса вышли на рысях сотни московских стрелков оберечь фланги пеших воинов. Каждый сотник, каждый десятский знал, что он должен делать, куда идти, как встать. Трубили трубы, пешие сотни смыкались в одну общую стену и медленно отступали от надвигающихся рысью рязанских конников. Сомкнулись ряды, и непроницаемая дуга из копий опоясала московское войско.

Боброк ликовал. Выдержали боевое крещение. Развернули сотни, опрокинули пеших, сомкнули ряды перед конницей. Могут действовать в поле. Могут! Душа пела. Видел его замутившийся слезами взор то поле, для которого готовил юношей московской земли...

Сорвался Олег вперед княжеской дружины. Залило сердце кровью, сказал вперед в беспамятстве: рубить или быть изрубленным. Уходила под брюхо коня земля, осыпанная снегом. Поняли и рязанские дружинники, что быть им побитыми, если не опрокинут московских пеших. И не опрокинули. Куда кидаться? Куда?! Стеной торчат копья, конь не прыгнет, даже если его ножом колоть. Рванулся с коня рязанец, прыгнул с седла на копья, схватил два копья руками и повис на них — опустить дугу хотя бы в одном месте — и пал на землю, истерзанный копьями в клочья.

Олег вел дружину в обход пешей фаланги. Из леса, на легких грунях выходила навстречу московская конница.

Олег догадался, что сейчас произойдет. Нет, они не пойдут врукопашную, падут с коней наземь и встретят его дружину залпом тяжелых железных стрел. Олег остановил коня.

То не страх, а бессилие! Оглянулся. Попал под руку рязанский тысяцкий Епифаний. Стегнул его наискось плетью по лицу и крикнул:

— Ну что?  Взяли боязливых и робких москвичей?

И поскакал, спасая дружину, спасая и себя для Рязани еще раз. Куда? В Литве не примут! В Орду, к Мамаю? Ползал в прахе перед Мамаем в поле над Проней, клялся в душе, что настанет час и будет Мамай отмщен! И что же? К нему на поклон? Нет! Скакал Олег в дальние лесные ловы, где захоронились в лесу его терема. Рядом Епифаний Коряев. Стерпел удар плетью. Голову ему отсечь следует, да нет силы — вокруг его боярская родня.

— В Орду, князь!— крикнул он.

Олег выхватил саблю и взмахнул ею над головой боярина. Епифаний рванул коня, конь отпрыгнул в сторону. Ничего не сказал, осадил коня, провожая косым взглядом Олега. Московское войско обступило Переяславль рязанский. К Владимиру пронскому скакали гонцы звать его на княжение в Рязань.

7

Известие о победе над рязанцами не обрадовало Дмитрия. Он не сомневался, что усмирить рязанских бояр не будет стоить большого труда. Владимира пронского поставил на стол на рязанской земле в назидание Олегу. Другом хотелось видеть Олега, а не врагом.

Одного успокоил, другой надвигался. С литовской земли приходили известия, что к лету надо ждать Ольгерда. Это противник опасный. Дмитрий повелел по зимнему пути сдвигать к Москве городовые полки. За душевным утешением и выверить свои думы поскакал в Троицу к Сергию. Отстоял обедню, Сергий пригласил его в трапезную. На столе в обилии чеснок, луковицы, капуста монастырского засола, овсяная каша. После обеда прошли в келью старца. Сергий видел, что ломает Дмитрия внутреннее смятение. Усадил князя в келье на лавку, сам сел в кресло, в коем проводил долгие ночные часы за чтением древних писаний.

Великий князь, а всего лишь юноша. Двадцать лет князю, а на плечи легла забота, под которой согнулся бы и его дед. Вот так-то сиживал в этой бревенчатой келейке и отец Дмитрия, Иван Иванович, вникая в старинные рукописи, выбирая оттуда мудрость. Его сыну — поле битвы, меч в руку вместо книги. Ему порезвиться бы, пополевать как витязю, ему в бой, а он должен ждать, а он должен вооружиться лукавством тонкого политика, какими были римляне или древние государи восточных царств.

Странствует по свету иеромонах Троицкой обители, забрел от гроба господня в италийские земли. Пишет, что паписты украшают свои церкви предивной живописью, воздвигают храмы, от одного вида коих душа возносится в небо.

Сергий достал письмо и прочитал князю.

Дмитрий слушал терпеливо, не очень-то ему было это интересно, хотя и он не раз мечтал украсить княжий терем в Москве, да не до украшений с ордынскими делами.

Перед Сергием он не привык таиться, грубовато спросил:

— Зачем все это?

— Они строят храмы, их художники расписывают стены храмов, они собирают остатки древних народов. Ничто так мне не возвышает душу, как прекрасное, а у нас кровь и кровь, жестокости и ужасы...

— Не поверю, чтобы и у них не боролись за власть! — заметил Дмитрий.