Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера

Обвинения против нас троих были ужасны, и ещё более страшным являлось то, что почти со всеми из них мы были согласны. Наши объяснения с доказательствами и схемами, приведением в качестве примеров ссылок на тактико-технические характеристики мощности патронов или взрывчатки с разлётом осколков, в попытке объяснить либо мотивации, либо их отсутствие, разбивались о спящий разум и непонимающее сознание. Можно было спорить и рассказывать, ссылаясь на показания тех же самых свидетелей обвинения, говорящих о действительно бывших звонках с предупреждением о взрыве, а также о приезде милиционеров — кинологов с собаками, которые ничего не обнаружили, тем самым доказывая отсутствие злого умысла и стечение обстоятельств, но всё это не производило ровно никаких впечатлений. Остающиеся после своего выступления пострадавшие, кажется, проникались больше и уходили совсем с другими лицами, хотя лично в моей душе это ничего не меняло, и их проявленная милость или прощение только еще более бередили совесть.

Но вот что действительно было значимо, так это люди верующие, даже обещавшие молиться за нас! Может быть, и они тоже подтолкнули меня на шаг ближе к Церкви. В любом случае, от их нескольких слов внутри меня что-то изменилось, и это что-то, надеюсь, позволит мне когда-нибудь стать, хотя, может быть, и ненадолго, хорошим отцом, дедом, просто человеком.

Впрочем, всех этих объяснений и, как нам казалось, ценных доказательств не слышали и представители обвинения, хотя здесь явно прослеживался долг службы, и слова разума всё же доходили, если не до чиновника, то до человека точно.

Обвинением приводились фотороботы, сделанные через десять лет после совершения преступлений. Правда, на этих двух людей вряд ли кто-то стал бы обращать внимание, так как один из них был обычным посетителем из десятков подобных, а второго вообще никогда в том кафе не было. Изображения были не просто похожими, а фотографически совпадали с лицами моих ребят, причём не тогдашнего времени, а сегодняшнего, наверное, с учётом всех внешних изменений за прошедшее время.

Это было единственное предъявленное нам преступление, в котором я не принимал участия, полагая, что осечки быть не должно, и подобного тому, что на самом деле случилось, просто не может быть никогда. Но вину свою ощущаю полностью и перед пострадавшей и перед погибшей тогда девушкой. Мои парни, а значит и моя вина, даже не смотря на то, что и мыслей на подобное не было!

Вся просьба, обращённая к присяжным заседателям и судье, заключалась в том, чтобы высокий суд принял во внимание отсутствие мотивации, что после сделал суд кассационной инстанции, правда, чего, в свою очередь, не учёл он же на второй «кассации» после второго суда, как бы не зная о ранее состоявшемся первом приговоре! И, соответственно, не сбросив те три месяца, которые сняли на первом кассационном заседании.

Скорее всего, законодатель счёл это невозможным, но и здесь я не в претензии — память всегда напоминает, какой срок мог быть в действительности.

* * *

Поездка на суд занимает весь день, причем большую часть времени составляет езда в «ЗАКе» и ожидание вызова в зал суда в маленькой камере подвала Мосгорсуда (метр на полтора). Туда же спускают и после окончания заседания, до приезда автомобиля, который возвращает подсудимых снова в тюрьму.

В ожиданиях проходит несколько часов, от пяти до десяти, когда занять себя совершенно нечем, кроме как чтением и писанием чего-нибудь. Прилечь невозможно, ходить тоже, но мне все равно нравилось находиться в этом помещении в гордом одиночестве, где хотя бы никто не курит и не пристает с глупыми расспросами, которые надоели своим постоянным повторением ещё в первым месяцы заключения. К тому же лёгкой жизни никто не обещал, тем более если к ней не стремишься сам. Но, подымаясь уже непосредственно к проведению самого судебного следствия, ловил себя на мысли, что не так много сил остаётся на проведение этого действия.

Свидетели меняли свидетелей, пострадавшие возвращали на землю, а точнее - в болото, напоминая о том, но человек должен жить скорее своей совестью, чем своими поступками. Выжимая из себя попытку извинении, оказывалось, что это совсем не просто, и получается лишь тогда, когда действительно хочешь извиниться. Во время произнесения этих нескольких слов откуда-то из глубины вываливался шершавый комок, прямо на голосовые связки, изменяя голос и тембр. Слова терялись, а вырывалось просто детское, но настоящее: «Простите, пожалуйста», — сил смотреть в глаза этим людям не было, но чувство необходимости заставляло поднимать затуманенный взгляд. Увиденное казалось невыносимым и вызывало желание провалиться в «тартарары», навсегда и безоглядно.