Ликвидатор с Лубянки

– Вкратце речь вот о чем. Можно ли перевезти через зональную границу в Германии человека с той стороны? Сюда, к нам, конечно, силами небольшой, но способной группы. Например, ваши эти немцы. Как их, Франц и Феликс, кажется? Ну, еще два-три человека по нашим связям. И чтобы вы руководили операцией. Возможно такое дело в принципе?

– Зависит, наверное, в первую очередь от желания вывозимого человека. Если он очень хочет перебраться к нам, то помочь ему теоретически можно. Только зачем…

Незнакомец даже поморщился:

– Нет, нет. Вы меня совсем не поняли. Это не добровольный переход. Добровольно пусть ходят сами. Этого человека нужно взять и насильно доставить сюда. Живым или мертвым.

Студников поспешно вставил:

– Мертвым тоже очень хорошо. Только тогда пусть остается на той стороне.

Он сам первым засмеялся. Другие понимающе улыбнулись. Мне было не до смеха. Я понял все:

– Возможно, наверное. Этот человек не первый и не последний. Через зональную границу и пешком ходят, и кофейные зерна на автомашинах возят. Я только не думаю, что мое участие в таком деле необходимо. Франц и Феликс в подобных делах не новички и обойдутся без нянек.

На лбу у Студникова собрались складки. Чужой начальник отрицательно покачал головой:

– Ни в коем случае. Мы вообще хотели без каких-либо немцев, да вот ваше начальство настаивает.

Он махнул рукой в сторону Студникова и продолжал:

– Немцы уже успели устроить нам коленкор в этом же самом деле. Повторений не требуется. Нет, нет. Посылать немецкую агентуру можно только под строгим наблюдением нашего офицера. Итак, значит, на западную территорию поедете вы. Руководить операцией на месте. О самом деле поговорим потом. Сначала давайте выясним, как перебросить группу. У вас, говорят, есть настоящий австрийский паспорт.

Я понимал, что в следующую секунду решится вопрос, встану я и уйду или превращусь в их сообщника. Честнее всего было, конечно, сказать им в лицо, что они обыкновенные убийцы и что убийство в мирное время преступно, какой бы политической подкладкой ни прикрывалось.

Ну, а потом что? Далеко не уйти. Мне сказано уже слишком много. Моя честность будет оплачена свободой и, может быть, жизнью Алюшки и Яны. Надо еще раз попробовать остаться в стороне.

– Мой австрийский паспорт для работы непригоден. Хофбауэра ищет австрийская полиция.

Тут уж Окунь решил вмешаться:

– Для проезда через Австрию можно использовать какой-нибудь промежуточный документ, а за пределами Австрии ваш паспорт совершенно надежен.

Моя нерешительность почему-то нравилась незнакомцу. Может быть, он принял ее за серьезность. Его голос зазвучал вдруг совсем любезно:

– Да, мы можем дать вам настоящий французский или швейцарский паспорт. У нас их, конечно, не густо, но для такого дела найдется. Общими усилиями и справимся. Давайте сделаем так. Почитайте-ка сегодня материал, разберитесь конкретно в деле, а потом еще раз встретимся. Чего же разговаривать вокруг да около. Времени мало, нужно действовать. А я пока поеду. Меня ждут. Желаю вам успеха. До скорого.

Когда мы прощались, Студников шепнул мне: «Идите вперед. Я сейчас поднимусь к вам».

Окунь поехал за «материалами», а Студников догнал меня у двери в комнату. Мы вошли вместе. Он был в хорошем настроении, но начал с упреков:

– Чего это вы при чужом начальстве меня в конфузное положение ставите? Мы им вас рекомендуем, рекламируем, а вы ломаетесь. Нельзя так, несерьезно.

– Вы же мне не сказали, кто этот человек, и вообще все разворачивается столь стремительно, что я…

– Как – кто этот человек? Разве вы его не знаете? Грибанов же, заместитель начальника Первого управления. Я у него начальником отдела работал когда-то. А насчет стремительности вы правы. Спешка большая, и ничего тут не поделаешь. Наших планов наверху ждут, и нельзя терять ни минуты. Посидите здесь, пока Окунь привезет материал, а я полечу в министерство. Завтра с утра поговорим. А вообще – поздравляю. Вы Грибанову понравились, и думаю, что мы теперь найдем с ним общий язык. Пока.

Студников заспешил к двери, охваченный ажиотажем открывающихся перед Девятым отделом перспектив.

Я остался один.

Между рамами окна, уже замазанного на зиму, билась случайно залетевшая пчела. Я открыл наружную форточку и постучал по стеклу. Пчела поползла было вверх, но на полпути сорвалась. Лапки ее скользнули по стеклу. «Странно, – подумал я. – Мухи могут держаться на стекле, а пчелы нет. Может быть, она просто устала или слишком голодная…» Я достал из ящика стола конфету и бросил крошку пчеле. Она даже не обратила внимания. Я присел на узкий подоконник. На деревьях в саду не было больше ни одного листа.

Студников мне ясен. Разговаривать с ним о праве человека на собственную совесть – бесполезно. Он отправил бы меня или к психиатру или к следователю. Но вот Мирковский, например… Неужели ему не ясно, что в словах «так, как нужно для государства» заключается не оправдание, а трагедия людей, вынужденных служить советской системе?