Ликвидация. Книга первая

— Не, — после паузы мотнул головой Фима налево, в подворотню. — Я тудой.

— Так ближе, — махнул рукой вдоль улицы Гоцман. В ответ Фима молча свернул в подворотню и, не оборачиваясь, вскинул на прощанье руку:

— Иди как хочешь…

И еще на одни руки смотрел Давид. Не было в них ни красоты рук судмедэксперта Арсенина, ни суетливой нервозности рук Омельянчука. Больные то были руки, сильные и привычные к бою, но давно больные. Трясущиеся пальцы Марка осторожно вынимали по одному из картонных уголков альбома пожелтевшие фотоснимки, ласково ощупывали каждый и передавали Гоцману.

— Я его с утра умыла, — всплыл откуда-то голос Гали, молодой, но уже наплакавшейся в этой веселой жизни хохлушки. — Зробила кашку с чечевицы — не ист. Яичко отварила — ни в какую… Шо ж такое? Горячо? Мотае головой. Чаю? Ни…

Давид внимательно разглядывал старые снимки. Вот Марк в длинных черных купальных трусах — улыбается во весь рот. Еще бы, такие барышни рядом. И подпись:

«Ялта, Рабочий Уголок. Привет из Крыма! 1928 год»… Вот Марк в новеньком френче и бриджах, на голове пилотка, в петлицах три «кубаря» — старший лейтенант. За его спиной ребрастый металлический бок ТБ-3… А вот он в летном комбинезоне, в обнимку с двумя смуглыми горбоносыми парнями. Все трое смеются. Испания, 1937-й.

— Кто?.. — Согнутый палец Марка постучал по очередному снимку.

— Это ты, Марк, — тихо ответил Гоцман. — Вернулся из Германии…

Сгорбленный, в ветхом кресле, бритый наголо Марк мучительно пытался что-то вспомнить, глядя на собственное изображение. В распахнутое окно первого этажа доносился визг девчонок, игравших во дворе в салки. На низком подоконнике боком сидел Фима, делая вид, будто ему все равно, хотя ему было не все равно.

— Потом смотрю — пийшов, пийшов… — продолжила Галя, глядя куда-то на стену. — Шо-то шукае. Пусть себе. Хожу ж за ним. Знайшов зубную щетку!.. Я порошок достала. Пийшов, почистив зубы…

— Сам?! — удивился и обрадовался Гоцман.

— Сам, — счастливо всхлипнула Галя. — Погуляли с ним по парку… Побачив птичку, та й засмеявся!..

Марк вдруг задергался в кресле, резко встал, опираясь на подлокотники. Альбом соскользнул вниз, кипа фотографий разъехалась по полу. Гоцман и Галя начали подбирать их. А Марк тихим, неверным шагом приблизился к стене, шевеля губами, уставился на снимки, забранные в рамки и украшавшие собой старые обои.

Разные то были снимки. На одном молодые Марк, Фима и Давид. На других — рядом с Давидом красивая молодая женщина. На маленькой карточке — Давид держит на руках девочку…

— А со Слободки шо, не приходили? — Гоцман, кряхтя, разогнулся, спрятал в альбом подобранные с полу фотографии.

— Приходили, — вздохнула Галя, сидя на корточках. — Посмотрели. Казали, забрать можем, но лечить не будем. У них тама переполнение… А врачей нема, лекарств нема. То, кажуть, тут хоть я хожу, а там же ж никого нема. Одни скаженные. Так дома, кажуть, лучше.

— Ты слышал, шо Галя сказала за Слободку? — обернулся Гоцман к Фиме.

— Можно поехать, начистить морды этим коновалам, — пожал тот плечами, по-прежнему глядя во двор. — Но толку так и не будет. У них же всех профессоров пересажали… Надо до Арсенина пойти. Он же ж военврач, за контузии в курсе.

— У мене е брошка мамина, — встрепенулась Галя, поднимаясь с пола со стопкой снимков в руке. — Я б товарищу военврачу и заплатила б…

Гоцман засмеялся:

— Ты, Галя, брошку до свадьбы береги. Марка вылечим, сыграем свадьбу…

Продолжать он не стал, потому что обернулся на крик Фимы. А тот, разом перемахнув через подоконник, птицей кинулся к Марку, который спокойно сидел у стола и деловито резал ножницами продуктовые карточки.

Гоцман осторожно разжал его ладонь, отобрал ножницы. Марк сперва не давался, но потом утихомирился и начал тонко, обиженно всхлипывать.

— Ой, Марк, шо ж ты зробил?! — рыдала Галя. — Тут же на мисяц! Мы ж теперь без хлеба…

— Галя, Галочка, — приобнял ее за плечи Фима, — та не делай ты горе с пустяка… Склею я вам эти карточки! Будут как новые, и даже лучше…

Гоцман, осторожно утиравший платком слезы Марку, сунул руку в карман, выгреб оттуда все, что было — несколько смятых, замусоленных красных червонцев, вложил в трясущуюся Галину ладонь и мягко пресек попытку вернуть деньги.

— Завтра-послезавтра получу паек и принесу, — пробурчал он. — Ша! Сопли прекратили.

Фима аккуратно запихивал в карман пиджака обрезки карточек. Под угрюмым взглядом Гоцмана он всплеснул руками и убедительно произнес:

— Склеить — это ж пара пустяков!

— Склеишь и мне покажешь…

— Дава! — с упреком вздохнул Фима. — И шо ты всю дорогу себе думаешь?! Я уже не помню, как шуршит чужой карман…

По ночному пустырю с одной, да и то затененной, фарой осторожно пробиралась крытая брезентом трехтонка. Ее то и дело качало на ухабах. Мотор завывал, одолевая трудную дорогу. Да и не было тут по большому счету никакой дороги…

— Похоже, сюда, — прошептал один из постовых, длинный чернявый парень с двумя лычками на синих погонах. — Давай гаси костер… Быстро!