Ликвидация. Книга первая

— Обком!.. — с сарказмом отозвался Телешко. — Сегодня его к нам сослали. А завтра?.. «Кто его встречал? Первый секретарь горкома со своим замом!» А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!.. И нас за ним по веревочке! А обком будет в чистеньком ходить…

Оба говорили еле слышно, чуть двигая губами, а Телешко еще и размеренно кивал, так что со стороны можно было подумать, первый секретарь горкома советуется с замом по вопросам исключительной важности. Тем не менее оба сочли необходимым оглянуться — так быстро, что сторонний наблюдатель опять-таки подумал бы, что первый и его правая рука просто поежились или передернули плечами.

Телешко придвинулся ближе к шефу.

— Это как пойдет, — пробормотал Кумоватов. — Завтра американцы сунутся к нам со своей бомбой, и Жуков снова на коне.

— А может, не сунутся?

— Кто?

— Американцы.

— Сунутся, — уверенно предрек Кумоватов. — Ты чего, о речи Черчилля забыл?

— Ну, дай бог, дай бог… Тьфу ты, то есть не дай бог, конечно, — торопливо поправился Телешко. — Но…

И оба снова замолчали, каждый о своем.

На другом краю того же перрона неспешно, заложив руки за спину, прогуливались два офицера с узкими серебряными погонами военно-юридической службы — военный прокурор округа полковник юстиции Мальцов и его помощник майор Кречетов. Выражение их лиц было точно таким же, как у Кумоватова с Телешко, — застыло-размеренным.

— М-м-м-да… — говорил Мальцов еле слышно. — Маршала Победы — командующим округа!.. Ну, им там виднее, конечно. Тем более маршалов много, не его одного на округ кинули… Нас это не касается… Наша задача — законность и порядок в армии. Работали и будем работать… — Он откашлялся, прикрыв рот ладонью, и продолжил, глядя на собеседника: — Хотел вас, Виталий Егорович, в Москву рекомендовать. Но теперь уж придется немного отложить, не обессудьте…

— Ничего, товарищ полковник, — откликнулся Кречетов. — Я не спешу.

Офицеры негромко посмеялись. Первым оборвал смех Мальцов. Глядя на его круглое лицо, на котором проступило досадливое выражение, резко посерьезнел и Кречетов…

…У стены вокзала начальник Управления военной контрразведки МГБ Одесского военного округа — худощавый полковник с ястребиным лицом — распекал бледного офицера спецсвязи:

— Что значит — «нет связи»?! Вы в своем уме?! Вам что тут, сорок первый год?! Маршал едет — и без связи?! Как… Чтобы… Твою мать!.. — захлебнулся полковник. — Через три минуты доложить! Бего-ом..

Провожая взглядом спину офицера, начальник контрразведки вытер вспотевший лоб платком. Повернулся к своему заместителю, полковнику Чусову, но увидел Кумоватова, неслышно приблизившегося сзади.

— Доложитесь, Алексей Иванович…

Это было сказано вежливо, но требовательно — именно так, как имеет право говорить первый секретарь горкома КП(б)У. Тем более что по аттестации, которую проходили в начале войны партийные работники всех уровней, Кумоватов был старшим батальонным комиссаром, а в 1943-м получил звание полковника. И начальник контрразведки, отведя неприязненный взгляд от квадратного лица Кумоватова, буркнул себе под нос:

— Маршал Жуков задерживается…

— Почему? — Брови Кумоватова прыгнули вверх, он оглянулся на маячившего рядом Телешко. — И насколько?

Но начальник контрразведки, сухо козырнув, пошел прочь.

Выдержав секундную паузу, вслед за ним двинулся и полковник Чусов.

Дома у Гоцмана пахло лекарствами — остро и тревожно. Сам Гоцман огромной, тяжело дышащей глыбой громоздился на кровати, рядом с ним с озабоченным лицом сидел судмедэксперт — немолодой, седоусый подполковник медицинской службы Арсенин. Вслушивался в биение сердца через стетоскоп.

Фима Полужид, теребя в руках тюбетейку, нервно кружил по комнате и непрерывно что-то рассказывал, не обращая внимания на то, что никто его не слушает:

— …Та он и с детства такие номера откалывал. На Пересыпи как-то три некрасивых пацана привстали на дороге, как шлагбаум… Повытягали из карманов перья-кастеты и сами себе смелые стоят. С понтом на мордах — сделать нам нехорошо. Так Дава, ни разу не подумав, пожал им сходу челюсти… Они с такого «здрасте» побросали свой металлолом, схватили ноги в руки и до хаты — набрать-таки еще пять-шесть солистов до ансамбля. Ну, при такой заветренной погоде неплохо ж пробежаться… Таки нет! Он встал столбом.

— Фима, — еле слышно пробасил Гоцман, с трудом разлепив веки, — закрой рот с той стороны. Дай доктору спокойно сделать себе мненье.

— Мне не мешает, — отозвался Арсенин, откладывая стетоскоп и открывая потертый саквояж, стоявший на полу.

При виде шприца, извлеченного врачом из саквояжа, Фима умолк и, пятясь, поспешил ретироваться.

Галерея, на которую он вышел, вилась вокруг дома, старого одесского дома — давно вышедшего на пенсию инвалида, знававшего лучшие времена. И двор был такой же — похожий чем-то на двор Сеньки Шалого и еще на сотню других одесских дворов. Были тут и полуобгоревший каштан со стволом, иссеченным осколками недавней войны, и разрушенная авиабомбой стена каменного сарая, и покосившаяся голубятня, небрежно выкрашенная в синенький мирный цвет…