Ликвидация. Книга первая

— Дядя, а как же он замечательный, ведь он же фашистский? — спросил стриженный ежиком пацан лет семи, недоверчиво глядя на Соболя.

— Ну-у… — замялся Васька. — Он был когда-то фашистский, давно. А теперь наш, советский.

— И лучше эмки? — так же недоверчиво протянул пацан.

Дети, толпившиеся вокруг машины, засмеялись.

— Ты что, дурак?..

— Ясно, лучше…

— У моего бати на работе эмка, так на нее все ругаются…

—Эмка — тоже очень хороший автомобиль, — дипломатично подвел итоги Васька. — Но «Опель» — гораздо лучше. Все понятно?

— Понятно, — сказал стриженный ежиком пацан и ласково погладил машину по пыльному крылу.

— Поехали, Вася. — Гоцман, мельком взглянув на пацанов, сел на переднее сиденье. — Тут дело ясное, Довжик без меня крутанет… Съездим… по одному адресочку, а потом в управление.

— Шо там, состояние аффекта? — деловито отозвался Соболь, усаживаясь за руль.

Давид кивнул:

— В этом роде…

Васька тоже кивнул с важным видом, выводя машину со двора. Пацаны, галдя, бежали за «Опелем».

— Давид Маркович, заправиться бы нам, — кинув озабоченный взгляд на датчик уровня топлива, проговорил Соболь. — А то замечательный-то он замечательный, но двадцать литров на сто кэмэ ему ж вынь да положь, заразе…

По панели проспекта Сталина, бывшего Александровского, по направлению к Греческому базару, шла женщина, одетая хоть и небогато, но вполне себе для послевоенной Одессы симпатично. Наверное, симпатичная она была и с лица, но лица Мишка Карась и его новый дружок по специнтернату Грига не видели, поскольку шли сзади. Да и, если уж говорить честно, внешность одесситки для пацанов имела далеко не самое главное значение. Гораздо интереснее было то, что в руках дама держала большую корзинку, любовно укрытую платком.

Втянув носом запах, стелющийся за корзинкой, Грига решительно пихнул Мишку:

— Давай! На рывок!

Мишка молчал, не отводя глаз от корзины.

— Ладно, я сам, — решительно махнул рукой щуплый, похожий на взъерошенного прихрамывающего воробья Грига. — Прикрой меня.

— Нельзя, я тебе говорю! — мотнул головой Мишка. — Я ж бате обещал. В завязке я.

— Так и шо теперь?! — возмутился Грига. — Будем это глазами кушать?! Они ж слюнями изойдут!.. Я же сам видел, шо она в Особторге брала! Кило краковской взяла за двадцать рублей, три пачки «Казбека», куру…

Мишка тяжело вздохнул. Уж больно сильная была корзинка, намного выше его малолетних способностей. Не то чтобы в интернате плохо кормили, нет, но и сытым Мишка себя не чувствовал. Чувство постоянного голода преследовало его с того самого дня, когда он остался один на свете… Теперь, правда, батя появился, но жрать все равно хочется.

— Ладно, — махнул он рукой. — Видишь, ноги куры торчат? Берем только ее. Я рву корзинку, а ты хватай те ноги и беги! Понял?

— Только я долго не пробегу, — предупредил Грига, — у меня ж нога.

— Тогда рви корзинку… Отбежишь шагов на десять и бросай.

В этот самый момент дама остановилась и, обернувшись, подозрительно уставилась на пацанов. С лица она оказалась вовсе не такой уж симпатичной, как о том думалось. И смотрела без всякой радости.

— Шо вы за мной тут всюду ходите? — осведомилась хозяйка на весь проспект Сталина.

— Ищем со спины вашу талию, мадам, — любезно ответил Мишка. Прожив несколько лет в Одессе, он успел впитать многие свойственные настоящим одесситам качества, например умение обращаться со слабым полом вежливо и с легкой иронией.

— Смотри детальнее, она когда-то там была, — презрительно посоветовала тетка. — А за корзинку вы забудьте, не то нарвете себе пачку неприятностей.

Она демонстративно переложила корзинку из одной руки в другую и зашагала дальше. Пацаны со вздохом переглянулись. Неудача.

Мимо прогудела большая легковая машина — серый «Опель-Адмирал». Двигалась она быстро, но совершенно неожиданно резко затормозила метрах в двадцати перед малолетними курсантами, клюнув никелированным носом, и задним ходом поехала вбок, к тротуару. На лице Мишки вспыхнула счастливая улыбка — из машины вышел его отец…

— Нора. — Гоцман совсем не хотел ее испугать, но она, похоже, все-таки испугалась, даже непроизвольно отбежала на несколько шагов. При свете дня было видно, какое у нее утомленное лицо. Тонкие морщинки сбегали от крыльев носа к уголкам рта. И снова она показалась Гоцману картиной из давно забытых времен, которым не суждено вернуться. Может быть, только в детстве видел он таких красивых женщин?.. Они ездили на извозчиках с офицерами Люблинского и Замосцкого полков, покупали дорогой шоколад «Бликген и Робинсон», плавали на белых пароходах за границу. На миг он даже услышал шум той далекой, канувшей в вечность Одессы.

— Я сейчас заезжал к вам домой, а вас нет… Вот… случайно. Не рады? Извините. — Он отпустил ее руку. Жара, а пальцы холодные.

Нора опустила глаза, попыталась уйти. Гоцман упрямо двинулся следом:

— Нора, я же не собака, шобы так гнать… Дайте мне хоть встречу. Скажите, чем я так не пришелся.

Нора остановилась.

— Давид… вы… — Она все еще не поднимала глаз.

— Ша! Не сейчас! — вскинул руку Давид. — Давайте попозже. Я освобожусь, пойдем куда-нибудь, и вы все скажете.